Военные рассказы и очерки

Незеласов замахал рукой.

— Говорил… ни снарядов… ни жалости!.. А тут сволочи… сволочи!..

Он потоптался на одном месте, хлопнул ладонью по подушке.

Полковник опять побежал по вагонам.

Солдаты не оглядывались на полковника. Его знакомая широкая, но плоская фигура, бывшая сейчас какой-то прозрачной, как плохая курительная бумага, пробегала с тихим визгом.

«Да, жизнь страшновата. Ну, еще бы! Но ведь сам виноват. Сам? Извините. Меня толкали со всех сторон! Кто тебя толкал, милый? Подумай».

— Фу, черт! Заговариваться начал.

— Как, господин полковник?

— Не тебе! Молчать.

Приказывал молчать, а между тем приятно, что с ним разговаривают. Ах, если б в этот поезд хоть одного веселого, нормального человека… Позвольте, да что я — ненормальный?

— Огонь! Снарядов не жалеть!..

Так же, не утихая, седьмой час подряд били пулеметы в траву, в деревья, в темноту, в отражающие костры камни, и непонятно было, почему партизаны стреляют в стальную броню вагонов, зная, что не пробьет ее пулей.

Незеласов чувствовал усталость, когда дотрагивался до головы. Тесно жали ноги сухие и жесткие, точно из дерева, сапоги.

Крутился потолок, гнулись стены, пахло горелым мясом — откуда, почему? И гудел, не переставая, паровоз:

— А-а-о-е-е-е-и…

— Жду, жду… Страшно поднять веки, голову… Почему? — бормотал осунувшийся Незеласов. — Жить хочется, или боюсь боли, мне еще не известной? Тяжело, тяжело…

Тусклый, почти могильный сумрак. Сверкающий свет орудийного залпа озаряет башню бронепоезда и орудия, возле которых уныло и устало, в полусне стоят артиллеристы. По их движениям видно, что силы их истощились. Возле орудий кучи пустых орудийных патронов.

Незеласов сидел на ящике из-под патронов, серый, как мох. Пытаясь освободиться от давящего мрака ночи, ходит возле орудий прапорщик Обаб, без мундира, в грязной и мокрой рубашке.

— Орудия! Первое, второе — к бою! — бормочет в телефон Незеласов. — Вдоль насыпи! Прицел тридцать пять, трубка тридцать пять. Огонь!

Блеск света. Орудийные выстрелы.

— По кому вы бьете, господин полковник? — спросил Обаб, останавливаясь у смотровой щели. — Там — тьма тьмой.

— Не мешайте! Как дела на паровозе?

Обаб повторил:

— Машинист убит, помощник тяжело ранен.

— Юнкеров!

— Из юнкеров никто не умеет управлять паровозом, господин полковник.

— Чудовищно болит голова. И кажется, не спал целое столетие! А у коменданта крепости сейчас ужинают, затем сядут играть в преферанс. Варя приляжет на диван и будет читать. Ха-ха! Все как всегда.

Положим, не все так, как всегда. Пожалуй, даже далеко не так.

Действительно, гости собираются у домика коменданта Катина, и Сережа-юнкер берется за ручку двери. Но тут все слышат шепот подрядчика Думкова:

— Вершинин согласился выдать Пеклеванова. Верно!

— А сколько заплатили?

— Ведро царских золотых.

— Господа, не унижайте себя мыслями, что вы способны подкупить Вершинина, — слышен голос Вари.

— Позвольте, Варенька, — кричит Думков, — но ведь вы мне сообщили эту новость!

— Глупости! Когда?

— Господа, мы в гостях, сдержите свою нервность, перестаньте ссориться.

Сережа-юнкер раскрывает дверь квартиры полковника Катина и пропускает дам.

Все должно было бы происходить так, как думает, находясь в бронепоезде, Незеласов, — так, да не так.

Прихожая пуста. Надежда Львовна замечает Варе с неудовольствием:

— Мы оказались первыми?

— Вы, Надежда Львовна, вечно торопитесь.

— Ах, оставьте, Варя! Вы вот не забудьте спросить…

— Знаю, знаю.

— Не о Вершинине, голубушка. Вершинин меня совершенно не интересует, а придут ли за нами американские корабли.

Боже мой, как глупа, однако, эта старуха! Беззастенчиво, словно у себя дома, она громко говорит:

— Саша, наверное, накопил у себя в бронепоезде достаточно валюты. Он, может быть, продал пожалованные ему земли. Нам надоела война, мы желаем отдохнуть в Америке!

— Надежда Львовна, тсс…

— А что — «тсс»? Все хотят в Америку — только одни тихо, а другие вслух. Что, думаете, полковник Катин не хочет в Америку? Вы спросите-ка!

Через кабинет из спальни навстречу гостям идет полковник Катин. Расставлены столы с закусками, стоит у дивана стол для преферанса, Варя берет книжку, садится на диван… Все так, да не так.

У коменданта встревоженное и растерянное лицо. Он вдруг поворачивает назад.

Скрипит дверь спальни. Оттуда выходит врач Сотин. На вопросительный взгляд коменданта врач пожимает плечами, кланяется дамам и уходит. Комендант, забыв поздороваться с дамами, догоняет врача. На новый вопросительный взгляд врач отвечает тихо:

— К сожалению, у вашей дочери тиф.

— Верочка-а?!

Комендант возвращается к гостям, смотрит на них невидящим взглядом. Гости понимают, что в доме неладно, и Надежда Львовна говорит первые попавшиеся слова:

— А ведь в городе многие опять укладываются, утверждая, что за нами идут американские пароходы.

Комендант бормочет:

— Простите, это так внезапно… У моей дочери, кажется, тиф.

Ночь, грязь на дорогах действительно непролазная, по пояс. Увязали в этой грязи кони, люди, орудия, лопались постромки, ломались железные оси, колеса.

— И все-таки надбавь, товарищи!

— Подай орудия к Мукленке!

— Снаряды уже там приготовлены, вас ждем, товарищи!

— Меняй лошадей, у этих сил нету, надорвались.

— Бичей сюда, бичом коренника!

— Не видите, ослаб.

— Меняй, говорю, лошадей!

— Торопись, товарищи, торопись! Вдруг да Незеласов подкрепление получит!

— Орудие, главное, торопи!

— Пять верст только до Мукленки осталось!

— Да эти пять будто пять тысяч!

— А ты, Ермил, наддай!

— Наддали, Васька, да завязли. Как там Никита Егорыч?

— Здоров. Он вас торопит.

— Эй-эй, наддай, мужики!

— Плечом наддай, плечом!

— Бревнышки под колеса, бревнышки!

— Все тонет, Васька, в грязи!

— Мужиков, что ли, прислать на помощь?

— И мужиков и коней много, а вот грязь непроходима.

— Тонем, Васька!

— Тащи, мужики, орудия! Поспешай!

— Поспешаем, да непролазно.

— Владычица! Лабезникову ногу придавило!

— Бра-атцы-ы!..