Воевода
Шрифт:
И возрыдал князь о людях своих ближних, и в горести воскликнул он к вождю чужеземцев, дивясь его жестокости, зачем тот погубил стольких безвинных людей, зачем нарушил данные клятвы свои, зачем преступил законы Прави?
И вновь посмеялся вождь людей Тьмы, и ответил князю, что клятвы даны, чтобы легче было обмануть тех, кто глуп верой своей, и нет никаких законов, кроме Закона Силы и Закона Страха Смерти, и что ради одного человека, который будет служить ему, он готов погубить всех людей земли его. Так сказал воин Тьмы и насмеялся над князем, и потребовал, чтобы и тот склонился перед ним и служил ему до конца дней своих.
И понял тогда Светомир, что кончилась жизнь его, ибо попал он в руки к коварному и жестокому злодею, которого послала сама Тьма. И нет у него
И воскликнул тогда Добрый Князь, что нет силы такой, которая сможет сломить его, которая заставит расстаться со своей честью и славой, что не нужна ему и сама жизнь его, коли будет она в бесчестии. И посмеялся опять вождь чужаков, и спросил его в коварстве своем, так ли жизнь твоих детей и жены твоей не нужна тебе будет в бесчестии? И дрогнуло сердце Светомира, и умылось слезами и кровью, ибо любил он и детей, и жену свою пуще всего на свете, но, сказав слово о чести своей, не мог говорить о бесчестии. Или надеялся, что малость детей его смутит сердце злодейское.
Но не ведал он, что враги его вовсе не люди, а сама Тьма в обличье людском, и нет у этих нелюдей ни сердца, ни души, нет того, что может заставить их сострадать горю чужому. А понял князь это, когда было поздно, когда меч чужака полоснул по детской головке, и кровь дитя его пролилась пред очами его.
И вскричал тогда Светомир криком ужаса, криком страшным, диким, неслыханным, от которого сердце сжалося, и душа болью вся переполнилась. И от боли безмерной, невиданной, силы вдруг стократно умножились, и он рвал на себе путы крепкие, и из рук тех нелюдей вырвался, ударял их тяжкой десницею, добывая меч для сражения. И когда рукоятью послушною сталь клинка на ладонь положилася, стал он сечь врагов в дикой ярости, сокрушая их в гневе праведном. Порубил он их множество многое, и они с ним сразиться боялися, а скрутили в арканы крепкие, окружив его силой великою.
И тогда его путы утроили, и к вождю злому Тьмы вновь представили, чтобы пыткой пытать дальше страшною. И тогда глава этих нелюдей указал на жену и на сына его, на второго сына, последнего, на все то, что еще оставалося на то время у Князя Доброго. И велел злодей снова кланяться Светомиру ему в ноги с клятвою, чтоб всю жизнь ему быть в услужении, в услужении, в страшной повинности, выполнять все приказы нелюдей.
Конь под седлом отрока спотыкнулся о невидимый в темноте камень, и молодой воин, качнувшись в седле, на время прервал свой рассказ. Вскоре скакун снова пошел ровным шагом, но юноша продолжал молчать.
– Что же было дальше? – не выдержала Руська.
– Дальше? – словно эхо, отозвался отрок.
– Да, я хочу знать, что было дальше, – капризное упрямство так и рвалось с девичьих уст.
– Что ж, слушайте, что было дальше, – каким-то тусклым, не своим голосом отвечал воин, словно сам погружался в полусонное забытье.
Руське даже показалось, что с ней говорит не Провид, а кто-то другой, совершенно далекий и непонятный человек. «А может, и не человек вовсе», – вдруг шевельнулась в испуганном мозгу страшная мысль.
– Так слушайте, – тяжело вздохнул отрок, словно только что отыскал потерянную нить своего рассказа.
Горе Светомира было так велико, что разум его помутился на время, так что он все время твердил одно только слово «нет». И тогда на его глазах убили его второго сына, страшно изувечив его, потом чужеземцы надругались над его женой, и бедная женщина, не выдержав позора и истязаний, покончила с собой под хохот озверевшей толпы нелюдей, которые продолжали глумиться над ее телом. Потом воины Тьмы отрубили всем троим головы и насадили их на колья пред лицом князя, который, глядя на них безумными глазами, продолжал твердить «нет».
– Он сошел с ума, – рассмеялся вождь Тьмы. – Оставьте его, теперь от него мало проку, а убить его просто так – слишком скучно. Завтра самый смешной выстрел в
это чучело получит награду, а пока пусть посмотрит на наши стрельбы.Воины Тьмы подвесили изуродованные тела и до самой темноты упражнялись в стрельбе из лука, радуясь тому, как стрелы рвут на части несчастную плоть.
Князь действительно лишился ума, но, когда настал вечер и ночная прохлада освежила его раскаленный лоб, он вдруг пришел в себя и, осознав весь ужас происшедшего и свое бессилье, тихо заплакал. Но слезы жгли его щеки, как угли, и ему стало еще хуже. Он застонал, но стон невидимым ножом водил по его сердцу, вызывая еще большую боль. Тогда князь обратил свой взор к звездам и стал молить и укорять Светлых Богов за то, что не покарали врагов, за то, что не пришли на помощь. Слова корябали ему губы и царапали грудь, но ничего не приносили, кроме новых мучений. И тогда он взмолился самому Сварогу, создателю всего сущего, выкрикнув в отчаянии его имя и слово одно «помоги». Без всякой молитвы, без почетного присловья, словно не самому великому Богу, а другу своему иль простому соседу.
Выкрикнул и затих, потому что сил у него больше ни на что не осталось. Только чувствует вдруг, что легче ему стало немного. А тут небо нахмурилось, и дождь пошел. Вначале легонечко, а потом все сильней и сильней. Вихри закрутились вокруг, и ветер поднялся такой силы, что дерево, к которому князя привязали, того и гляди вырвет с корнем. И вдруг молния с неба ударила, и прямо в макушку этого дерева. Пробежала огненной стрелой по коре и в землю ушла. Потерял князь сознание, а когда очнулся, увидел, что лежит на земле около черного дерева, а рядом лежат обуглившиеся обрывки веревок.
Спина его горела, как будто угли по ней разложили, но только не это его беспокоило, а мысль одна о том, чтобы никто из этих нелюдей от суда его не ушел. И такая жажда мести все его сердце заполонила, что и скорби по погибшим в нем почти не осталось, а только огонь один жег его изнутри.
Тихо князь встал на ноги, тише дождя прошел мимо изувеченных тел детей своих и жены. Ничто в нем не дрогнуло, ибо умер он уже как человек, и только месть, страшная месть, все еще заставляла его двигаться. Словно тень, он дошел до шатров, где спали воины Тьмы. Одним движением вырвал клинок из рук часового и убил его, проткнув ненавистное горло. Как он это сделал, он и сам не понял, ибо рука его стала подобна молнии, так стремительно она двигалась. Тут он откинул полог шатра и влетел туда, словно порыв ветра. Двигаясь быстрее молнии, он изрубил в куски всех, кто там был, но и его несколько раз пронзили вражеские клинки, потому что на нем уже не было доспехов. Только от этих смертельных ран он не умер и даже не ощутил их, ибо небесный огонь, вошедший в него, дал ему на время бессмертие, чтобы покарать врагов его.
Князь вышел из шатра и осмотрелся. Ночь была непроглядная, и невидимые дождевые капли, расставшись где-то высоко-высоко с куполом небесной Тьмы, с легким звоном протыкали насквозь завесу из водяных брызг, окутавшую землю, и мерно шлепались вокруг в раскисшую от воды почву, словно ничего и не случилось, и весь мир, казалось, продолжал спать под вкрадчивый баюкающий шепот дождя, как и прежде.
Месть была еще не закончена. В отблесках молний он увидел, что недалеко стоит другой шатер, богато украшенный, у входа в который в землю воткнуто длинное копье с развевающимся по ветру пышным бунчуком.
Конечно это был шатер вождя воинов Тьмы, и в этом не было никакого сомненья, но князь не спешил войти туда, хотя перед его глазами, как кровавый мираж, стояла одна и та же картина, где он убивал своего мучителя. Он карал его так, чтобы это мерзкое существо изведало хотя бы малую толику страданий загубленных им людей, страданий самого Доброго Князя. Зачем ему, Светомиру, прозванному Добрым, нужны были муки этой Твари, князь и сам толком не знал. Для него раньше были непереносимы страдания любого живого существа, но теперь он страстно хотел истязать и мучить. И это ему больше не казалось чем-то ужасным, а даже наоборот: именно этого требовала его душа, и что самое ужасное – он понимал, что теперь только это и может доставить ему наслаждение.