Воевода

Даниил думал о завтрашнем дне. Его полку предстояло не только привести к правде и клятве окружающие городок селения, но и пройтись по берегам Вятки и Камы. Для этого нужны были крепкие струги, и немало, по крайней мере на тысячу человек. И надо было делать эти струги сейчас, поэтому Даниил распорядился выводить каждый день пленных на заготовку леса. А когда заготовили нужное количество, то выкатили его на берег реки Уржумки, притока Вятки, и начали сооружать струги. Думал Даниил и о том, что со временем он должен покинуть Мешинский городок. И что же, бросить его? Ан нет, считал Даниил, пока воеводой в Казани его отец, он найдёт там служилых людей, может быть, казаков, чтобы они встали в Мешинском городке сторожевой заставой. Для этого надо было отправить в Казань гонцов. Выбор пал на Степана и его лазутчиков. Не затягивая время, Даниил позвал Степана на вечернюю трапезу. Располагался Даниил в покоях, которые занимал князь Мамич-Бердей. Степан пришёл весёлый, улыбчивый.

— Будь здоров, воевода. А я только что с Уржумки. Рыбу ловили, там её пропасть.

— Это хорошо. Всё подспорье ратникам. Садись к столу, земляк, покумовничаем.

— Господи, за милую душу. Давно уж не сидели так вольно, почитай, с Москвы. — Степан сел к столу, сам налил в баклаги хмельного, пододвинул одну Даниилу. — Прости, что так вольничаю, да уж давай пригубим, закусим, чем Бог послал.

— Дело у меня к тебе важное, Стёпа.

— Знаю, батюшка-воевода, что у тебя ко мне всегда важные дела. Да не обмишулюсь и справлюсь.

— В Казань тебе надо идти, да не мешкая. Не заметишь, как лето пролетит, а у нас дел невпроворот.

— С чем в Казань-то ехать? Грамота будет, иль как?

— Отпишу я батюшке, само собой. Да ты и на словах ему о многом должен сказать. А самое важное из того — два случая. Первое. Проси, и настойчиво, чтобы набрал пятьсот казаков на поселение в Мешинском городке. Скажешь, что земли здесь богатые для хлебопашцев, что в реках много рыбы, а в лесах дичи и зверя. Хвали край, как умеешь, и не промахнёшься. Как пить дать казакам по душе придётся.

— Это верно. Я застолбил, что первое сказать. А второе?

— Второе — о пленных. Их у нас, считай, полторы тысячи. Скажи, что я так мыслю: под клятву русскому государю отпускать их по домам. Всё на полторы тысячи недругов меньше.

— Ой благое дело мыслишь, воевода. Слухи о твоей милости пойдут гулять по всей Черемисской земле...

— Подожди с похвалой. Тут вот ещё над чем нужно подумать. Правда, сие, скажут, не моего ума дело, и всё же говорю, что ясак в Черемисской земле пока не надо брать. Земля в разорении, какой год в бунтах. Пусть годок-другой люди вздохнут свободно.

— О-хо-хо, воевода, — вздохнул и Степан. — Благое говоришь, Фёдорович, да поймут ли в приказах, донесут ли до царя как должно?

— И я о том думаю-сомневаюсь. А что делать? Сказать потаённое следует. Вот с чем тебе идти в Казань. А теперь скажи, как мыслишь добраться?

Степан бороду потеребил, хмельного пригубил, улыбнулся.

— Сегодня я рыбу ловил, так думал о речном просторе. Он здесь, как и на Волге, хорош. — Проговорил твердо: — Лодками надо идти, воевода. Дашь мне два десятка моих ребят, и пойду с ними. А по-другому и не мыслю, как добраться по горящей земле.

— Согласен, Стёпа. Вижу, что всё взвесил. Только двадцать-то воинов зачем? Ну шесть, десять, наконец.

— Нет, воевода. Двадцать — это сила. Да я с ними приведу к клятве не одно селение, а всё, что стоят на берегах Вятки.

— Нет-нет, Стёпа. Времени много потеряешь. Мыслю я так, что по осени мы водой и конной ратью будем возвращаться в Казань, вот и приведём всех к клятве на водном и пешем пути. А двадцать воинов я тебе дам. Верю, что они тебе нужны. Да завтра с утра пригони на Уржумку струг Мамич-Бердея: он в устье близ Вятки стоит. Послезавтра и в путь.

— Так и будет, батюшка-воевода. — Степан встал, допил из баклаги хмельное, закусил и, улыбнувшись, вышел.

У Даниила на душе было светло и тепло от общения с человеком широкой и отважной натуры. Проводив Степана, он вскоре почувствовал одиночество. Навалилась тоска по дому, по близким, хотелось приласкать дочушку Олю, пройтись по Арбату с сыном Тархом. Да и к Глаше у Даниила душевные чувства прирастали. Каждый раз, вспоминая о ней, он удивлялся тому, как они похожи друг на друга. «Как это природе удалось?» — размышлял Даниил. Иной раз ему казалось, что между ними есть родственная связь. Может, у них одни корни. О брате Алексее Даниил думал с сожалением. Угораздило же его прильнуть к самой царице! Конечно же, всякий пылкий человек, увидев её однажды, уже не мог забыть это ангельское лицо. А тут день за днём она у Алёши перед глазами. Да будь каменное сердце, всё равно расплавится. Всё бы ничего, но как только царь Иван поймёт, что его окольничий, «раб» очарован царицей, да ежели ещё и она им, то он того «раба» в Волчью пустынь сошлёт. Вот чего боялся Даниил, страдал за брата.

Не выдержав, однако, одиночества, Даниил позвал Ивана Пономаря. За последнее время тот возмужал, настоящей бородой укрыл свой лик, голос стал басовитее: как крикнет вовсю силу, так словно иерихонская труба протрубит. После того как воевода Казани Фёдор Адашев возвысил Ивана до тысяцкого, у того сразу исчезло панибратское отношение к Даниилу. Соблюдая чинопочитание, теперь Иван обращался к Даниилу не иначе как «батюшка-воевода». И на сей раз, появившись в покое, Иван спросил:

— Батюшка-воевода, зачем я тебе нужен?

Даниил не разрушал устои Ивана, но сам по-прежнему держал себя с ним по-братски.

— Ты, Ванюша, забыл, что мы с тобой клятву от имени царя-батюшки хотели написать, дабы черемисов приводить к ней.

— Верно, батюшка-воевода, так ведь служба замотала. Тебе хорошо, у тебя с троих тысяцких спрос. Я же один, а их тысяча, — всё-таки съязвил Пономарь.

— Ладно, шути, шути, а дело помни.

Однако и на этот раз им помешали написать за царя клятву. И хорошо, что так случилось, не то пришлось бы дважды прикладывать к клятве руки присягаемых. В Казань уже были привезены списки клятвенных грамот на всю Казанскую землю. В покой Адашева прибежали тысяцкий Варлам и воин.

— Беда, воевода! — с порога крикнул Варлам. — За рекой Мазоркой, вёрстах в пятнадцати, дозорные видели большое скопление воинов.

— И что же они?

— Шалаши поставили, а через реку не идут.

— Иван, поднимай в седло тысячу. И ты, Варлам, тоже. Я иду с вами. Захар, крикни тысяцкого Никодима!

В городке всё пришло в движение. Прошло совсем немного времени, и Иван с Варламом вывели свои тысячи из городка и на рысях повели к реке Мазорке. Даниил распорядился поднять на стены воинов Никодима, заменившего Никиту Грошева. В воротах были поставлены пушки, пушкари приготовили заряды. Только после этого Даниил и Захар помчались догонять конные тысячи.

На речке Мазорке, близ селения Мари Суэть, и впрямь собралось более тысячи воинов-удмуртов. Прибыли они с левого берега реки Вятки и, похоже, были намерены двигаться к Мешинскому городку. Но что-то их остановило. Даниил предположил, что они узнали в селении Мари Суэть о том, что орда князя Мамич-Бердея разгромлена и им надо сделать выбор: или идти воевать Мешинский городок, или уходить восвояси.

Речка Мазорка была мелководной. Воины Даниила одолели её вброд, вне видимости удмуртов обошли их и оказались за спиной врага, приблизившись к нему плотным конным строем. Удмурты, однако, и не думали сопротивляться. Вскочив на коней, они помчались к реке и вскоре очутились на другом берегу. Даниил не дал приказа преследовать их. Он шагом двигался следом. А удмурты поскакали к городку. Действия их были непонятны Даниилу. Он подумал, что удмурты не знают о разгроме Мамич-Бердея.