Воин Доброй Удачи

В глазах его блестели слезы.

Он меня любит, поняла Эсменет.

И все же, прежде чем двинуться по прогнившим ступеням в темный зев двери, она могла лишь ответить:

– Боги против нас, Имхаилас.

Запах мочи ударил в нос.

Еще один ее мальчик был мертв. Лишь эта мысль всплывала в душе в оправдание задуманного, как оболочка невообразимого. Под нею клубились более мрачные и пугающие признания самой себе. Справиться с ними помогало лишь воспоминание о бедном Самармасе, чья милая невинность, несомненно, обеспечила ему место на небесах.

Но Инрилатас… Его отняли слишком рано. Прежде чем он сумел отыскать путь в обход… себя.

Инрилатас был… был…

Странная вещь, устраивать всю свою жизнь вокруг немыслимого, все свои действия, слова, умолчания. Порой ей казалось, что руки и ноги не соединялись друг с другом под покровом одежды, а висели вокруг того, что некогда было сердцем и телом. А сама себе она казалась иногда просто облаком, будто лицо, руки и ноги по некоему чудесному совпадению еще оставались вместе, а не разлетелись в разные стороны.

Ходячая развалина, без объединяющего стержня.

Когда-то прежде лестница шла под открытым небом, высоко над головой виднелись настеленные доски, через щели в которых пробивался свет. Видимо, владелец решил, что будет дешевле загородиться от дождя, чем чинить стоки. Ступеньки едва держались, приходилось цепляться за кирпичную стену, чтобы не упасть. Она знавала немало таких домов, построенных во давнишние времена подъема, памятного лишь историкам. Как-то, еще до рождения Мимары, ночью она проснулась от грохота обвала. Еще страннее была полная тишина после него, будто весь мир затаил дыхание. Спотыкаясь, она поспешила к окну и какое-то время могла рассмотреть в темноте лишь тусклые отблески фонарей и факелов сквозь облака пыли. Лишь наутро перед ней предстали развалины дома напротив – кучи камней, остатки угловых стен. В мгновение ока перестали существовать сотни людей, чьи лица были ей так знакомы: пекарь с его рабами; продавец похлебки, который целыми днями зазывал людей, перекрикивая уличный гомон; вдова, которая ходила побираться вместе со своими полуголодными детьми – исчезли, будто их и не было. Развалины разбирали еще несколько недель, пока не извлекли последнее тело.

Под конец вонь стояла непереносимая.

На третьем этаже она остановилась, всматриваясь. Глубоко вздохнула, ощутив запах прели, впитавшийся в кирпичные стены, – и почувствовала себя отчего-то молодой. Из четырех дверей, очертания которых различались в полутьме, одна стояла полуоткрытой, отбрасывая полоску серого света на грязный пол.

Эсменет поняла, что уже движется к этой двери. Но тут, хотя материя ее плаща была грубой и не требовала особой осторожности в обращении, императрицу охватила странная брезгливость и нежелание запачкаться. И что только она думала? Нет, она не может это сделать… Нужно бежать, скорее вернуться в Андиаминские Высоты. Да…

Она одета неподобающим образом.

Но ноги по-прежнему несли ее вперед. Кромка двери осталась позади, и словно отодвинулась портьера, за которой была комната.

Асассин стоял, глядя в окно, но из середины комнаты, откуда вряд ли мог что-то разглядеть. Профиль его мягко обрисовывался рассеянным светом. Помимо некоторой мрачноватой напряженности ничто в его облике не намекало на коварство и убийства. Абрис лица был молодым, даже юным, однако кожа загрубела не по годам. Коротко стриженные черные волосы удивили ее, поскольку она думала, что жрецы-асассины всегда носят длинные волосы, наподобие айнонийских аристократов, но не заплетенными в косы. Бородка была тоже коротко подстрижена, как повелось сейчас среди купцов – ей это было известно только из-за настояния Министрата установить закон о ношении бороды. Одежда мужчины была неприметной. На мочках ушей бурели какие-то пятна.

Она остановилась на пороге. Детьми они с подружками часто купались в гавани Самни. Порой они брали в руки тяжелые камни и погружались, чтобы пройтись по вязкому дну среди заполняющих его обломков и наносов. Теперь у нее возникло схожее ощущение, когда она вошла в эту комнату, будто какой-то гнет придавал ей вес, иначе она бы оторвалась от пола и вырвалась на поверхность этого кошмара…

И начала дышать.

Мужчина не повернулся, продолжая стоять к ней спиной, но явно изучал ее.

– Мой экзальт-капитан внизу беспокоится, – наконец сказала она, голос прозвучал безобиднее, чем ей хотелось. – Опасается, что меня тут убьют.

– Он любит тебя, – произнес нариндар, напомнив этим мужа. Келлхус постоянно высказывал вслух ее мысли.

– Да… – ответила она, охваченная неожиданным желанием не скрывать ничего. Ведь вступление в заговор напоминает прелюбодеяние, а ничто не питает так взаимного доверия, как совместное стремление к обману. К чему прикрытия, если твои действия так скрыты от внешнего мира? – Полагаю, что так.

Нариндар повернулся к ней. От его взгляда Эсменет стало не по себе. Будто он смотрел не на нее, а в глубь нее. Из-за какого-то наркотического ритуального средства?

– Тебе известно, чего я хочу? – спросила она, подойдя к нему ближе в сумеречном свете. Дыхание замерло в груди. Она действительно была готова свершить это. Взять судьбу в свои руки.

– Убийства. Искать нариндара – значит хотеть убийства.

От него исходил запах земли… подсыхающей на солнце грязи.

– Буду откровенна с тобой, асассин. Я сознаю, какую опасность представляю собой. Знаю, что даже теперь ты стараешься прощупать меня, понимая, что лишь что-то… совершенно чрезвычайное могло привести такую женщину, как я, к такому… человеку… как ты. Но я хочу, чтобы ты знал, я сознательно демонстрирую свою открытость, придя одна… к тебе. Просто не хочу, чтобы за мои собственные грехи отвечал кто-то еще. И ты можешь быть уверен в моей честности. Вне зависимости от исхода, я понимаю, что ты положил на весы свою душу. И я сделаю тебя князем, асассин.

Если ее слова и повлияли на него каким-то образом, но он никак не выдал этого своим видом.

– Теплая кровь – единственное золото, которое я ценю, Ваше Величество. Невидящие глаза – единственные желанные мне драгоценные камни.

Эти слова были похожи на символ веры.

– Майтанет, – выдохнула она. – Шрайя Тысячи Храмов… Убей его, и я заставлю принцев – cлышишь, принцев! – склониться перед тобой.

Теперь, когда слова были произнесены и висели в воздухе между ними, стало очевидно безумие замысла. Она даже ожидала услышать хохот в ответ, но вместо этого он взял бородку в кулак и кивнул.

– Да, – сказал он, – выдающаяся жертва.

– Значит, ты это сделаешь? – не скрывая удивления, спросила она.

– Уже сделано.

Ей вспомнилось, что лорд Санкас говорил о том, что нариндары вырезают события на разных планах бытия, и тогда эта встреча – все равно как занесенный нож.

– Но…

– Все уже сказано, Ваше Величество.

– Но как же я у…

Не договорив, она умолкла. Неужели мир настолько обтекаем и продажен, что дела столь великой важности можно проделывать чуть ли не походя? Нариндар снова повернулся к окну. Машинально направив туда свой взгляд, она увидела поднимающийся над пестрыми крышами на востоке столб дыма. Что-то происходило…

Снова мятежи?

Уже направившись к ветхой двери, она задержалась: что-то неуловимое остановило ее взгляд. А незнакомец будто ожидал именно этого. Он выглядел одновременно молодым и старым, будто времени не хватило кистей для финальной доработки его плоти. Интересно, какой она кажется ему, скрытая мешковатым плащом с капюшоном. Императрица, скрывающаяся от своей империи.

– Как твое имя?

– Иссирал.

– Иссирал… – повторила она, пытаясь припомнить значение этого шигекского слова, и, наполовину уверенная, спросила, улыбнувшись: – Рок? Кто назвал тебя так?