Воин света
Шрифт:
Самогонщики — это, разумеется не Трус, Бывалый и Балбес, это подпольные производители алкоголя, а именно, «французского» коньяка. Виски слишком затратно, его мы так и делаем на одной небольшой винокурне, на территории которой пал новосибирский несгибаемый авторитет Корней.
Так что, собственно, самогонщики — это я, Платоныч и Железная Белла. Именно она сейчас рулит на производстве. Рискованно, конечно, но я был уверен, что угрозу от неё мы отвели. А тут опять генпрокуратура нарисовалась. Товарищ Калиниченко продолжает раскопки?
Что, к чему и почему? Явно тут не Андропова рука, как было
А как бы он мог? Хотя… смог же он сфабриковать дело против Чурбанова… Правда, когда уже стал генсеком. Генеральный прокурор Рекунков лично зятя бывшего генсека арестовывал… ну, или что-то такое, похожее там было. Точно уж и не помню. Но задействован был, сто процентов.
М-да… больше ничего в голову не идёт, разве только, что всё это фальстарт и ложная тревога по причине алкогольной интоксикации Геннадия Рыбкина. Это было бы очень и очень неплохо… Ну, что же, придётся побегать…
— Наташ, — говорю я. — Мне надо уйти.
— А чего там у отца случилось? — настороженно спрашивает она и сдвигает брови.
— У него-то, как раз, ничего плохого, надеюсь. Похоже там готовится какая-то провокация против меня или против Беллы. Или Платоныча. А может, против поддельного коньяка. Он договорить не успел, связь прервалась. Похоже, с телефоном что-то.
— Попробуй перезвонить.
— Я уже, Наташ, я уже. Но прервали наглухо. Либо что-то с линией, либо «товарищ майор» своё дело хорошо знает и дозвониться до тяти твоего не даёт. Ладно, в общем, я сейчас смотаюсь на переговорный пункт и попытаюсь выяснить, что к чему.
Я выскакиваю из дома и еду с парнями к Главпочтамту. Из междугороднего таксофона звоню Белле и прошу явиться на конспиративную хату. Вернее, не так прямо прошу, а справляюсь, нельзя ли у неё заказать торт на день рождения.
Она, как и предусмотрено протоколом, гневно отвечает, что я ошибся номером, а для правдоподобия ещё и заворачивает несколько забористых фразочек в том смысле, мол, ты на часы-то смотрел, милейший, прежде чем подобный звонок делать?
Снова звоню Гене и опять безрезультатно. Тогда набираю номер Толяна. Полагаю, он у нас без прослушки, поскольку как бы человек посторонний, живёт в доме, купленном на имя безвестного бича.
Но, раз уж пошла такая пьянка, ему тоже ничего не говорю открытым текстом, а выдаю требование прекратить шуметь, иначе вызову милицию. Снова звоню Гене, уже не надеясь на результат и убеждаюсь в собственном даре предвидения. Линия занята.
Ладно. Прыгаю в машину и несусь на «блатхату» на ВДНХ. У меня снято несколько квартир, но для подобных случаев в этом месяце предназначена именно эта. Приезжаю и поднимаюсь на третий этаж. Обычная хрущёвка с чистым подъездом и тусклым светом. Кто-то из соседей готовит бигус на ночь глядя. Запах по всему дому.
Захожу в пустую, давно не знавшую ремонта квартиру и сразу набираю номер. По коду. Трубку тут же снимает Толян.
— Здорово, Толик, Белла уже там?
— Да, — коротко отвечает он. — И Геннадий Аркадьевич тоже здесь.
— О! Ай, да Гена, сообразил-таки.
Давай его сначала.— Это я, Гена! — восклицает Рыбкин и тут же замолкает.
Почти, как Папанов: «Это я, Лёлик. Я говорю Лёлик!»
Представляю, как он окидывает подозрительным взглядом Беллу и Толика.
— Не волнуйся, говори при них, — командую я.
— Ага… Лады… Короче, дело такое. Винокурню вашу накрыть хотят. Скорее всего, прямо в ближайшее время. Может, завтра, или в течение нескольких дней. С поличным, с группой захвата и со всем эффектом.
— И кто же всем этим руководит?
— Я подробностей-то не знаю. Вообще только шеф в курсе и ещё пара человек. Я так понял, все детали появятся прямо перед операцией. Будет что-то типа подъёма по тревоге. Чтобы никто не растрепал, короче. Секретность.
— То есть, по чьему приказу не знаешь?
— Не… Знаю только, что мы это совместно с генпрокуратурой проводим. Ну, как совместно… для прокуратуры, короче.
— И как узнал? — уточняю я.
— Ну, как… Узнал. У меня свои источники и составные части коммунизма…
— Ты поаккуратнее со стоп-словами. Кстати, выговор тебе. Ты нахера из дома такие разговоры ведёшь? Что с телефоном? Отрубили? Слушали тебя?
— Ну, как… — мычит он. — Может, это тебя слушали…
— А разница в чём?
— Ну… — снова тянет он и не может сказать ничего более вразумительного.
— Что, ну? И на старуху бывает порнуха? Так что ли тебя понимать?
— Да ладно, тебе, — виновато виляет хвостом Гена. — Чё теперь делать-то?
— Не знаю, за тобой и хвост мог быть. Выходи не сразу с остальными. Белла и Толян сначала, а ты через полчасика.
— Лучше наоборот тогда. Сначала я… ну, чтобы их не светить, если их не видели. Я ж последним пришёл.
— Вот, соображаешь ведь, когда захочешь. Ладно, давай мне Беллу.
— Привет, Егор, — бодро вступает она.
— Привет, Белла Наумовна. Слышала?
— Да, сейчас срочно займусь эвакуацией склада.
— Нет! — категорически возражаю я. — Если они прослушивали Гену, то, скорее всего, и за складом уже следят. Нужно всё бросать, как есть, а людям посылать команду не выходить на предприятие. Чтобы ни одного человека не было.
— Ты обалдел что ли, Егор?! — вскидывается она. — Ты знаешь, на какую сумму там продукции? Мы ещё затраты не окупили, а теперь получим ужасные убытки, потому что нужно будет заказчикам деньги возвращать или товар.
— Это мы разрулим, — бросаю я.
— Мы?! — возмущённо повторяет она. — Кто это «мы»? Ты что ли будешь с заказчиками объясняться? Мне придётся. И на ножи, в случае чего, меня поставят, а не тебя.
— Ага, — соглашаюсь я. — А так всех нас не на ножи, а меж жерновов правосудия поместят. Думаешь, первый секретарь захочет ради нас голову в духовку пихать? Да, даже если и захотел бы, что он против генпрокуратуры сделает? Генсек из-за него подставляться и просить не станет, особенно если доказательства преступления будут железными. Никто не придёт на помощь. Подумай трезво и здраво, Белла Наумовна. Никто! Поэтому бросай всё, что там есть. Все остатки и всё оборудование не дороже денег, понимаешь? Или ты хочешь стать одной из немногих женщин развитого социализма, которой пустили пулю в затылок?