Воин-Врач

Ей, обнимавшей сына, не было видно, как неслись из городских ворот всадники с парами лучников за спинами. Стрелки на ходу в разные стороны соскакивали с коней, влетая белками на высокие деревья и крыши. И обегали взглядом спуски к воде, тропки, плетни и окна. И у каждого, кто взгляд тот чуял, холод по спине полз, будто сама смерть в затылок дохнула.

Клич, что начали из леса, ещё не добравшись до Подола, Гнатовы гонцы, вмиг разнёсся по Киеву лесным пожаром. Дружинные вылетали из дверей и окон, мчались к причалам конными и пешими, хватаясь за стремена друзей, скача такими шагами, какие горожане и помыслить не могли. И выли на бегу и на скаку. Ждановы богатыри неслись лососями на перекатах, сверкая бронями и шеломами — сотник на удачу именно этим утром решил погонять их в доспехах и с оружием, чтобы не ржавели. И на берег они выскакивали, совсем немного отстав от Алесевой конницы и Яновых стрелков. Что уже прибили-пригвоздили к крышам и заборам пятерых лучников, к которым серыми тенями бесшумно летели Гнатовы ухорезы.

По берегу, бросая луки, бежало полтора десятка ошалевших разбойников. Они взяли серебро, чтоб с берега лодочку да людишек расстрелять, как кур, а не за бой со Всеславичами, которые появились разом, вмиг, и теперь загоняли-арканили татей.

А на воде была беда.

Крутобокий большой насад, не успев подняться на вёслах к пристаням, разворачивался течением поперёк. Грести на нём было некому. Утыканный стрелами кормчий, заперев собой рулевое весло, висел на нём мёртвым. А против течения шёл из затоки, из-под обрывистого высокого берега, набирая скорость, хищный струг, откуда продолжали лететь стрелы, вонзаясь и вышибая щепки из постройки, где должна была находиться княгиня с сыном. Сотни глоток на причале сорвались в вое, казнясь от бессилия и невозможности помочь. Летели в ту сторону конные, но на том расстоянии помочь не успевали.

Новый вой, протяжный, гулкий, пугающий до дрожи, донёсся с вершины обрыва, приближаясь. Оборвав крики внизу. Стая узнала голос вожака.

Князь чуял, что не успевал. Уханье филином разогнало Бурана так, как мало кто из боевых коней смог бы скакать. Встречный ветер с Днепра бил в лицо и у кого другого вышибал бы слёзы из глаз. Но не у Всеслава.

Алый пламень, живой огонь, в который превратилась его кровь, будто испарил и слёзы, и даже призрачную вероятность их появления. Летя быстрее ветра на спине злого серого зверя, сжимая подмышками ножны двух мечей, склонившись к самой шее коня, князь чуял, что не успевал. Но знал, что успеет. Чего бы это ни стоило.

Он уже видел остановившийся на месте насад, что начинало сносить течением. И дверь в постройку, где должны были плыть жена и сын. Ни на двери, ни на стенах живого места не было, а стрелы всё продолжали лететь. «Прости, Буранко» — выдохнул князь. А я будто ещё на шаг назад отступил, боясь хоть словом, хоть мыслью помешать ему. Потому что знал, что он задумал.

«Упаси их Боги. Только бы успеть. Если хоть волос — всех до единого, на три колена в обе стороны, в красные тряпки, в мясо, в лохмотья, в лоскуты…»

Ладони Всеслава закрыли глаза коню.

«Порву-у-у!!!»

Низкий яростный вой ударил по коню, будто плетью. Скорость, и без того немыслимая, сделалась невыносимой. И перед самым обрывом пятки врезали под рёбра, вскидывая его, как перед рвом или плетнём. И Буран полетел.

Вырвав ступни из стремян, Всеслав вскинул обе ноги на седло. Ладони, отнятые от глаз коня, сжали рукояти мечей, стряхивая ненужные ножны. Буран завизжал, как заяц. Огромный серый заяц, что падал с обрыва в реку, с человеком на спине. Хотя, скорее, с фигурой человека.

Это, наверное, невозможно было рассчитать так филигранно без компьютеров и специальных программ. Но он как-то справился. И, когда дуга полёта коня почти превратилась в прямую свободного падения, оттолкнулся обеими ногами, резко, мощно. Швыряя тело на почти ушедшую корму вражьего струга, до которой немного, метра три, не хватило Бурану. Лёгкими движениями кистей, будто отмахнувшись от мошек, сбив в стороны две стрелы, летевших в лицо и в грудь.

Это кто же там такой зрячий да бесстрашный?

И в ноги ударило днище лодки.

Пару лет назад старший привёз мне новую приблуду для кухни. Уверял, что та умеет делать всё едва ли не сама, от омлета до салата. Я же омлет прекрасно взбивал самостоятельно, в миске или чашке, вилкой. Решив, видимо, поразить меня торжеством науки и техники, сын положил в чашу помидор и нажал на кнопку.

Что-то похожее случилось и сейчас. Я не мог разглядеть не то, что мечей — даже рук и ног князя. И не мог понять — то ли багровая пелена ярости так однообразно расцветила всё вокруг, то ли и вправду смертельная пляска шла в облаке кровавых брызг, что не спешило оседать под ноги, то и дело вздымаясь заново, когда гудевший вокруг металл находил новых жертв.

Кончилось всё неожиданно быстро. Всеслав стоял, обводя взглядом дно струга. Которое только что не дымилось под ним. Хотя лёгкий парок, поднимавшийся над останками тварей, что стреляли в жену и сына, был заметен в прохладном речном воздухе. Над крупными кусками.

На борт влезли и принялись отряхиваться Вар с Немым. Откуда только взялись? И выглядели виновато, как псы, что упустили из виду хозяина. Всеслав повернулся лицом к городу. Но города не видел — только утыканный стрелами насад, борта которого, казалось, сочились кровью.

— Туда, — и он, подавая пример, сел за весло справа.

Вар упал за левое, Немой встал у рулевого. За десяток взмахов добрались, уткнувшись носом, по которому князь перемахнул со струга в два прыжка, едва ли не влёт. Вокруг, что на берегу, что на корабликах, стояла мёртвая тишина. И почему не было слышно хотя бы стонов раненых, было понятно только по отношению к стругу за спиной Всеслава. На нём их не было. Не бывает на бойне раненых.

Глава 16 Ломать не строить

— Дара-Дарёна, Солнцем озарёна, — позвал Всеслав хрипловатым с воя голосом. Их присловьем, что придумалось само собой наутро после свадьбы, когда неожиданно яркое для осени солнышко заглянуло в окна терема и осветило-освятило спавшую с улыбкой молодую жену, новое и главное сокровище Чародея, настоящий Дар Богов.

А я забыл, что тело у нас с ним одно на двоих. Забыл, что души срослись-переплелись воедино. Я чувствовал, как настороженным капканом, силком, ловушкой натянулись пространство и время вокруг. И понимал, что если сейчас за дверью из расщеплённых досок, которых осталось хорошо если треть, мы найдём два мёртвых тела — то с ума сойдём оба. И все обещания Буривою, Гнату, Юрию и прочим опадут золой с полыхнувших последним жаром душ. От которого запылают далёкие города и целые страны. И крови прольются не реки. Океаны. И город этот, что на берегу затаился, что привлёк, да не сберёг их, ещё до восхода Луны вымрет и сгорит дотла. Просто потому, что первый на пути окажется.

— Прилетел мой сокол ясный, успел, не промахнулся опять, не знает он промаха, — глуховато звучавший, напряжённый, но совершенно точно живой голос Дарёны будто выдернул дно насада из-под ног. А донёсшееся следом агуканье-мурлыкание, с которым начинают говорить малые дети что людей, что зверей, дало крылья, чтобы не упасть. Чёрное безумие, вечная скорбь, войны и геноцид пока откладывались. Живы!!!

Не разбирая дороги, тревожа покойников, прямо по телам метнулся князь к почти развалившемуся чердаку-каюте. Возле самой двери уткнувшись в последнее препятствие, страшную баррикаду. Четверо Гнатовых, узнать которых можно было, пожалуй, по серебряным кольцам да приметному клейму на голенищах сапог. Два брата Дарёны. Что закрывали эти стены своими телами. И теперь застыли последним жутким караулом, пришитые к ним и друг к другу сотней стрел.