Воин-Врач

— Вечевой, бать? — спросил Глеб, протирая глаза кулаками совсем по-детски.

— Он, сынок. Давай-ка встать помоги мне. Как на свет выходить с потёмок, чтоб не моргать сычами, помните? — голос князя был ну точь-в-точь моим.

— Помним, бать, — ответил за двоих Роман, подныривая под правую руку. Глеб придерживал левый локоть, но сильно не тянул, берёг.

Мы отошли к той стене, на которую, по идее, должно было насыпаться меньше земли, когда нас придут откапывать, судя по расположению бревенчатой крыши. Прислонившись с сыроватым брёвнам, прислушались. На улице творился какой-то бардак, судя по звукам. В мои времена, наверное, уже вовсю слышалась бы стрельба и сирены. Тут же — только голосивший на всю округу колокол и не отстававшие от него люди. Иногда чей-то вой или визг перекрывал гул медного великана. Мой опыт с полной уверенностью позволял считать эти крики предсмертными, наслушался за жизнь. Вдруг вспомнилось, что огнестрельного оружия пока не придумали, так что выстрелов и взрывов можно было не ожидать. А как шелестит-свистит стрела в полёте, прекрасно знал Всеслав. Так же, как и то, что тут, в порубе, мы этого не услышим. Вот когда тетивы защёлкают наверху — их узнаем. Но, скорее всего, будет поздно. Перехватывать стрелы влёт мечом князь умел. Ловить их руками, как это иногда показывали на торговых площадях скоморохи — нет. Тем более просидев столько времени под землёй, да с незажившей дырой в груди. Вот Гнат — тот бы справился, но где теперь Гнат?

Перед глазами мелькнул образ княжьего ближника, друга детства. Воинские и ратные премудрости они постигали вместе, но у сероглазого светловолосого крепыша Игната по прозвищу Рысь всё получалось гораздо лучше. Всеслав сперва злился, но с годами понял, что каждому своё. Так и в книжке той византийской было писано. Он знал греческий, латынь, польские и балтские говоры, понимал свенов и датчан. Но вот стрел ловить руками не умел. Рысь делал это легко, будто играючи. За скорость и внезапность, а ещё за умение скользить что по лесной чаще, что по городским улицам без единого звука его так и прозвали. Хотя злые языки или их глупые пересказчики и шептались, что прозван Гнат так потому, что по бабам шагом не ходит — только рысцой, а чаще так и вовсе галопом.

С потолка посыпалась земля. Мы с Романом чуть повернулись так, чтобы хоть немного прикрыть младшего, разом, одновременно.

— Копай, боров! Если верно говорили, что сгубили князя-батюшку — сам тут ляжешь, а я следом тебе руки да ноги твои туда сброшу, истинный крест! — донесло сквозь маленькое окошко злой голос. Вроде как даже знакомый.

— То Коснячки-воеводы приказ был! Его именем прошли лиходеи на двор княжий! — проблеял второй голос, прерываясь в такт ударам заступа над нашими головами. Видимо, принадлежал он тому самому «борову», которому угрожал злой.

— А ему, паскуде ромейской, я язык с ушами отрежу и свиньям скормлю! Рой шибче! — рычал он.

Парни вытаращились на тоненькую светлую полоску, едва появившуюся под крайним бревном слева. Я было подумал, что они с их молодыми глазами углядели там что-то, и лишь в следующий миг понял, что это для того, чтобы скорее привыкнуть к яркому свету, что вот-вот должен был ворваться в нашу темницу. И сам вылупился на солнечные лучи точно так же. Вид у нас был, наверное, если со стороны глянуть, очень оригинальный: трое в окровавленной рванине таращатся на потолок, будто им оттуда собирается вещать сам президент или даже кто-то из архангелов.

С сырым скрипом, как пень из ямы, стали одно за другим подниматься брёвна, подцепляемые то баграми, то верёвочными петлями. Свету сразу стало много, но мы, подготовленные, тут же сощурились. И вправду, не ослепило Солнце ясное сидельцев подземных.

— Жив?! Жив он, хлопцы! Живой, княже! — вопил над нами тот, чей злой голос превратился в восторженный. — Где лестница? Опускай живее!

Сам кричавший ждать обещанной лестницы не стал и слетел к нам в яму соколом. И в ней сразу стало тесно — шумный и нетерпеливый, он только что не вприсядку пустился по подвалу:

— Думал — опоздали мы, княже! Как получил весть, что будто запороли тебя рогатиной Изяславовы псы — не стал дожидаться остальных. Поднял Всеволодовых воев, что возле Подола стояли, да сюда скорей, — тараторил он, а в серых, чуть раскосых глазах, и впрямь похожих на рысьи, светилось искреннее счастье.

— Рад тебе, Гнатка! — произнёс моим голосом широко улыбнувшийся Всеслав.

— Здравствуй, дядько Гнат! — поддержали сыновья.

А вот обняться в честь встречи после долгой разлуки не вышло — когда он попёр на меня, растопырив ручищи, рыча по-медвежьи, вперёд шагнул Роман, старший:

— Не спеши, дядько. Ранен отец, потом обнимешься. Обожди, я хоть верёвку какую найду обвязаться ему, поможете выбраться, по такому всходу несподручно ему будет.

Я глянул за спину старого друга, где в землю упиралась половина сосны, распущенной вдоль, в которой с полукруглой стороны были выбраны ступени в четверть бревна. Да, по такому трапу и с двумя-то руками поди взберись. Хотя Ромка вон взлетел белкой. Здоровенной, грязной и тощей белкой.

— Где ранен?! — Гнат схватил было меня за плечи, чтобы повернуть к Солнцу и рассмотреть внимательнее, но я взвыл и отшатнулся. Пальцы у него были — только гвозди в косы заплетать, да одним он как раз почти в рану и попал.

— Тише ты, торопыга! Эти не взяли, обидно будет, если ты за них всю работу сделаешь, — выдохнул я, стараясь унять сбитое болью дыхание.

— Ах, сволота! Княжью кровь пролили?! Мало того, что крестное целование преступили, так ещё и сгубить родича надумали?! Ох и погуляет теперь пламя красным петухом по Горе да по Подолу! Отплатит, с лихвой отплатит Изяслав за грехи! — судя по глазам Рыси, потемневшим, как небо перед грозой, и переживал, и угрожал он совершенно серьёзно.

— Что там, на воле-то? — отдышавшись, спросил я.

— Юрий привёл наших с Полоцка, кого собрать смог, все здесь уже. Часть к латгалам ушла, часть к води*, часть в смоленских лесах сидит, слова твоего ждёт.

— Дома как? — спросил я неожиданно, кажется, для всех: Глеб и Гнат посмотрели с удивлением, и даже князь внутри меня будто оторопел.

— Спокойно дома. Княгиня-матушка жива-здорова, мальчишку родила, Борисом крестили. А нарекли Рогволдом, как ты и велел, — медленно ответил друг, глядя на меня с каким-то не то подозрением, не то сомнением. — Да об том, княже, можно и после поговорить, когда трёх Ярославичей на одном суку повесим над костром.

— Верно говоришь, Рысь, — подключился Всеслав, снова будто отодвинув меня от «штурвала». Да и вправду, куда мне с моими неактуальными ценностями лезть? Тут того и гляди гражданская война разгорится, а я личные вопросы задаю, да при детях ещё. Обрывки мыслей князя давали понять, что этот разговор и впрямь был не ко времени.

— Отец, хватай, вкруг пояса обвяжись, что ли, — раздался сверху голос Ромки, а под ноги упала петля толстого пенькового каната.

То, что вокруг поруба наверняка тьма народу собралась, было понятно даже мне. И смотреть им, чтоб потом во всему городу и округе разнесли, как Всеслава Полоцкого из ямы на верёвке вытягивали, как сома из-под коряги, вряд ли следовало.

— Давай-ка к брату бегом, — буркнул я младшему. Он кивнул и так же по-беличьи взлетел по бревну наверх. Да, угол-то тут явно не под сорок пять градусов, сильно покруче будет.

Я попробовал подвигать левой рукой. Получилось, хоть и через боль. Лоскут сыновней рубахи за ночь намертво присох к ране, может, и выдержит?

— Гнат, ступай позади. Падать если начну — поддержи незаметно, — вполголоса проинструктировал князь своего ближника. Тот напряжённо кивнул, не сводя глаз с вертикального красно-бурого пятна на ткани, как раз напротив сердца. Но уточнять ничего не стал, просто шагнул следом.