Воинский эшелон

СТОПКРАН

— Эники-беники ели вареники. Эники-беники…

Ефим считает считалочку. Кому первому ходить «в козлы». Дым плавает в нашем купе, будто подожгли дымовую шашку. Сейчас придет Никитин и опять заругается.

— Фима! Приоткрой-ка окно на минутку. Провентилируем.

Фима сосредоточенно разглядывает свои костяшки. Эники-беники выпали на него. Ему ходить первому.

Согнувшись крючком из-за своего непомерного роста, он приподнимается и крутит ручку. Струя чистого воздуха разрезает нашу дымовую завесу.

— Один — один,—азартно говорит Ефим грохочет костью по столу.

— Один — шесть, — добавляет Петя.

— Шесть — два, — стучу я.

Федька чего-то задумался.

— Стойте-ка, братцы, — говорит он.

Мы поднимаем головы.

— Старики, смотрите!

Федя прижался лицом к стеклу, вот-вот свернет свой нос.

— Дима! — кричит он мне.Смотри!

Я бросаю костяшки и прижимаюсь к стеклу. В темноте, впереди, почти у самой дороги полыхает зарево. Поезд мчится навстречу ему. Да, это огонь. Звезды, которые только что катились за окном огромными белыми точками, вдруг притухли, стали меньше. А пламя мчалось навстречу, нарастая с каждой минутой.

— Что делать? — спросил Федя.

— Сбегать за майором? — спросил Ефим.

— Нет! — сказал я.

Это бесполезно—бежать за Никитиным. Он спит. Пока добежишь до него, добудишься, поезд пройдет мимо. Нужно все решить самому. Сейчас я старший по эшелону. Я дежурный в эту ночь.

Стало ясно видно, что горит здание. Надо помочь. Но как? Машинист тоже видит это, но он сам не остановит поезд — ведь он ведет воинский эшелон. И он не имеет права остановиться. Это право имею я.

Я оборачиваюсь к ребятам. Они тревожно смотрят на меня. Они сидят какието сжатые, собранные, будто пружины. И я командую этими пружинами.

— Ребята! — говорю я. — А ну, по вагонам. Поднимайте всех по тревоге.

В секунду они исчезают из купе.

Я подхожу к стенке, на которой блестит ручка стоп-крана. Она запломбирована. Вагон мерно покачивает. Я опираюсь рукой о стенку. Проходят какието доли секунд, и я точно, отчетливо сознаю каждое свое движение, В эти микросекунды я должен сделать очень многое. И очень немногое. Остановить поезд. Я не знаю, что из этого вый. дет, И вдруг вслед за нами идет еще один состав? Й он налетит на наш? Ведь каждая минута на железной дороге — это точный расчет, это тонны груза_а это математически выверенный график, Я беру это на себя. Где-то встанут поезда, Будут крыть нас диспетчеры. Имею ли я право на все это? Ведь я — всего лишь комсорг. Кто знает, решился ли бы на это сам начальник эшелона? В конце концов есть пожарники, чтобы тушить пожары. А если бы сейчас шел не наш эшелон? Может, не стоит? Время еще есть. Микросекунды…

Вот она, никелированая ручка стоп-крана, привязанная проволочкой со свинцовой пломбой.

Дернуть?

Дернуть! Ведь я — комсорг. И на меня, на мою спину смотрят ребята.

Я дергаю ручку на себя. Она не поддается. Надо посильнее. Я снова дергаю ручку. Поезд будто встряхивает. Шипит сжатый воздух. Скрипят колеса.

Я мчусь в тамбур, и мальчишки, стриженные под нулевку, расступаются, пропуская меня. Я первым прыгаю на землю. И слышу, как за мной разом глухо стучат о землю сотни ботинок. У меня вырывается какойто хриплый крик. Оказывается, я крикнул: «За мной!»

Я бегу к огню. И за мной бегут мои ребята. Мои комсомольцы. Новобранцы. Как будто я не прилагаю никаких усилий, а лечу по воздуху. Странная сила несет меня впереди. Перед нами полыхает огромное здание, Огни плящут в глазах, и на мгновение я представляю, как шел в атаку отец…

Так же полыхало пламя перед глазами. И необъяснимая волна несла вперед. А в руках был автомат, извергающий смерть. А ва спиной — мой излатанный «сидор», Только впереди отца бежал еще командир, и отец, наверное, старался обогнать его… Потому что знал, что делать.

Сейчас командиром я. И мои солдаты не обгоняют меня. Потому что не знают, что делать.

У меня на плечах гимнастерка, а на груди всякие значки. Я был уже солдатом, но сейчас все это ни при чем. Солдатский опыт мне не нужен сейчас. Сейчас требуется другое. Другой опыт. А у меня его нет. Я бегу первым, я иду за командира, и я, как мои ребята, не знаю, что должен я сделать сейчас…

Считанные шаги остались до огня. Я с ходу останавливаюсь. —

Это горит ферма. Слышно, как внутри мычат коровы.

— Первый взво-од! —ору я.

—Открыть ворота!

— Второй взвод! Поливать крыши соседних домов!

Рядом мечутся женщины. Видно, они только что прибежали. Внутри хлева дикий, страшный рев.

Я подбегаю к воротам и тяну за железное кольцо. Ворота не открываются. Откуда-то вылетают наши парни с ломом в руках и долбят засов.

Щепки черными осколками отлетают в сторону. А над головой палит жар, гудит тугой огонь.

Ворота дернулись, наконец. Открылись. Из черноты хлева на свет вырвались обезумевшие коровы,

— Береги-ись! — крикнул кто-то не своим голосом, и мы еле отскочили с дороги. Коровы тяжело дышали, загнанные огнем и жаром.

Кто-то больно толкнул меня в плечо, пробежал в скотный двор. Я узнал Занина.

— Занин, назад! — заорал я. — Но он уже исчез в страшной темноте, мерцающей всполохами огня.

Я кинулся вслед за ним. На ферме нечем дышать. Клубы дыма валили от крыши вниз. Сквозь них пробивалось пламя. Кое-где доски уже прогорели и осыпались вниз кровавыми головешками. Не дай бог, упадет такая на голову. Пригибаясь вниз, где было побольше воздуха, я побежал вперед, вдоль двора. За мной пыхтел еще кто-то. Я обернулся. Это был Ефим. Я махнул ему рукой, чтобы он вернулся, но Фима смотрел на меня так, будто видел первый раз. Спорить было некогда. Я пошел вперед. Дышать было совсем уже нечем, и тут из клуба дыма вынырнул Занин. Занин сунул теленка нам, исчез и тотчас притащил еще одного.