Воинский эшелон
Шрифт:
— Все! — выдохнул он. Мы рванули к выходу. За спиной что-то с треском жахнуло — наверное, обвалилась часть крыши.
На улице какая-то бабка схватила наших телят и, причитая, повела их в сторону. Никитин в одной майке командовал шеренгой ребят, которые передавали друг другу ведра с водой. Конец этой очереди был на крышах крайних изб — ребята поливали их, чтобы они не загорелись от пламени и искр.
Занин и Фима тут же пристроились к колонне Я подошел к Никитину. Он стоял рядом с растерянным мужчиной в калошах на босу ногу.
— Вот ему говорите спасибо, — сказал Никитин‚ кивнув
— Кто это? — спросил я Никитина.
— Предколхоза. Все на свете проспал…
Он не договорил. Крыша над фермой рухнула в кирпичную коробку, и оттуда, словно из вулкана, поднялся гигантский столб красных искр.
— Ну все, — сказал Никитин, — кончаем.
Откуда-то вынырнул вездесущий Зиновьев.
— Объявляйте отбой и посадку.
Парни построились по взводам и устало пошли к поезду. Паровоз попыхивал и сыпал в темноте редкими искрами. От фермы до насыпи шло рыхлое картофельное поле. Идти было трудно, ноги вязли в земле.
Черт, как мы промчались через поле за какието секунды, ни разу не передохнув?
Смешно, наверное, выглядело наше войско. Ребята шли — кто в чем. Кто в рубашке, кто в телогрейке, а кто и совсем голышом, еле брюки успел натянуть. Все измазанные сажей, потные, в грязных ботинках. Шли, изредка переговариваясь, еще не оправившись от ночной побудки и самой настоящей тревоги, шли, оглядываясь на сгоревшую ферму, на колхозное стадо, которое, сбившись на лугу, пощипывало траву. Не верилось даже, что все это правда, что все это на самом деле…
Едва поезд тронулся, ко мне пришел Никитин. Он был уже умыт и в своей щегольской форме. Поймав мой взгляд, он сказал, будто оправдываясь:
— Нарочно не надел, чтобы не попортить…
Это он про форму. А еще про что?
— Объявил бы я тебе, Дима, благодарность, да что толку в этом. Мы с тобой здесь не благодарности друг другу говорить посажены…
Он зажег потухшую сигарету. Помолчал. Разгладил свои морщины на лбу.
— Нет, говорят, худа без добра. Давай-ка по вагонам пройдем, на ребят поглядим.
Мы идем по вагонам, от купе к купе, и мне почему-то вспоминается фильм о Чапае. Там он после боя тоже ходил к солдатам. Узнать, кого нет. Увидеть, кто жив. И сказать им доброе слово…
Парни отмываются от сажи, латают дыры в прогоревших рубашках. И все говорят о пожаре.
Перестукиваются колеса на стыках. За окном, в сером рассвете, мелькает редкий осинник, а гдето там, уже за много километров отсюда, щиплет траву колхозное стадо. И два теленка, вытащенных из огня.
Не спят мальчишки. Не могут уснуть пацаны. Еще бы, только что шли они в первую атаку.
В купе Пети, Феди и Ефима крутят на столе костяшки.
— Эники-беники — ели вареники, — говорит длинноногий Фима, который только что вылез из-под горящей крыши. — Эники-беники — ели вареники…
ТОПЛЕНОЕ МОЛОКО
Очень странно кончилось наше путешествие,
Как-то под вечер, когда солнце, совсем не осеннее, устало уже жарить, поезд остановился на маленьком полустанке.
Веяло прохладой от ближнего леса, звенели в прозрачном воздухе комары. Под покатой коричневой крышей, на прилавке стояли редкие банки с вареным молоком, с топленым — покрытым коричневой, поджаристой пленочкой, с кислым — в глиняных, блестящих горшках. Возле банок и горшков сидели бабки и приговаривали:
— А ну, сыночки, налетай, налетай!
Никитин, опустив оконное стекло, вглядывался в домишки, которые потихоньку останавливались возле нас, то хмурился, то улыбался, и, наконец, собрав свои морщины на лбу, сказал;
— Вот и прибыли.
Бабки еще гомонили, надеясь сбыть свой аппетитный товар нежданному, без расписания, поезду, а по вагонам прошла команда:
— Приготовиться к высадке!
Гул прокатился по эшелону. Никто не ждал, что все будет так неожиданно. Полетели вниз с третьих полок «сидоры» и чемоданчики, телогрейки и кепчонки. Заторопились, затолкались, задурачились в тесных проходах будущие взводы и отделения.
Ах, не было с нами Саблина и некому было крикнуть хрипловатым баском:
— Стано-вись! Равнение-е на-право-о! Смиррна!
Никитин командовал сам, небыстро перебегая от взвода к взводу.
Из-за низеньких домиков к майору двигалась группа военных, вздымая за собой клубы мягкой деревенской пыли.
Старухи, торговавшие молоком, заохали, бросили свои кринки, и выстроились неподалеку от навеса, на пригорке, живописной толпой. Одна из них, самая высокая, ростом, наверное, с нашего Занина, встала еще зачем-то на какую-то кочечку и возвысилась на две головы над остальными бабками. Лицо у тетки было все изрезано мелкими лучиками, одной рукой она подперла щеку и так, пригорюнившись, глядела на наш строй. Другие тетки окружили ее и тоже глядели на нас горестно, жалеючи. Две старухи приложили ладошки козырьком ко лбу, загородившись от солнца, Одна тетка щелкала семечки, не глядя кидала их в рот. И на всех на них были фартуки, Синие, черные, красные, зеленые…
Никитин на ходу щелкнул сапогами, приветствуя подошедших военных, и тут же пожал им руки, о чем-то заговорил. Потом он обернулся, завертел головой, разыскивая кого-то, увидел меня и махнул рукой. Я подошел к военным, и Никитин представил меня совсем молодому полковнику.
— Дмитрий Серегин, комсорг обкома…
Полковник улыбнулся мне, пожал руку и сказал:
— Я вас попрошу, следуйте в замыкающей машине, а майор будет в ведущей.
— Ну, — он снова пожал мне руку,— еще увидимся. Будем принимать новобранцев от вас.
Полковник махнул рукой кому-то, и сразу возник мощный гул. Из-за избушек, медленно, один за другим, пятясь назад, выехали бронетранспортеры. Ревели мощные двигатели, выплевывая черный дым, закружилась мягкая дорожная пыль.
Взводы садились по машинам, галдя от восторга. Полковник стоял в открытом газике, оглядывая маленькую площадь, где грохотали транспортеры. Я сел в последнюю машину со взводом Занина. Ребята, сначала оторопевшие от техники, на которой им придется проехать первый раз, сейчас, возбужденные, хлопали друг друга по плечу, гордо поглядывали по сторонам.