Воинский эшелон

Правда, потом иногда оказывалось, что и в самом деде человек был неважнецкий. Зато сколько раз бывало наоборот.

Или, бывало, выступит какой-нибудь секретарь на пленуме обкома. Плохо выступит. И тут как тут мнение о нем: зачем такого держат…

Признаться, я сам такой. Сейчас я научился не только слушать, а и головой сам работать, увидев человека в деле, узнав его поближе.

Вот и сейчас. Может, зря я к этому зеленоглазому Занину так? Может, хороший парень он, только просто задира?

Вот он стоит передо мной, ждет, что я скажу. Сейчас он подчиняется мне.

Я достаю пачку сигарет с фильтром.

— Закурим?

Мы садимся рядом и закуриваем. Занин глубоко затягивается, смотрит куда-то в сторону. Ему, наверное, хочется, чтобы я поскорее ушел.

Я спрашиваю его, как идет дежурство.

— Нормально, — отвечает он.

— Все спят? — задаю я глупый вопрос.

— Все.

Разговор не клеится. Спросить его, не обиделся ли он тогда? Ничего глупее не придумаешь. Надо про то забыть.

— Ну, расскажи мне про себя, — говорю я.

— А что рассказывать? Родился, учился. Пока — не женился. Не то что Балалайкин. — Он усмехнулся, и зеленые глаза у него сузились щелочкой. — Каждый день по два письма строчит. Утром и вечером. Умрешь…

— У тебя-то кто-нибудь остался?

— Ха, чего захотел! — грубо хохочет он и весело глядит на меня. Потом, будто спохватившись. вдруг сразу делается серьезным.

— Так точно, никак нет!

— Слушай, кончай ты гнуться, — говорю я устало. — И кому это нужно…

— Ну, раз не нужно, так что ж…отвечает он зло.

Да, к этому не пробьешься так сразу. Бесполезно. Пуд каши съесть надо.

— Ладно, — говорю я, — дежурь. А ты, оказывается, злопамятный.

Я иду в тамбур и знаю, что в затылок мне смотрит Занин. Что у него в глазах? Как сделать, чтобы глаза эти смотрели по-доброму?

Вот и еще один маленький урок. Наверное, жизнь все время будет их преподносить. До древней старости, ежели доживешь. И так у всякого. А у нас, комсомольских деятелей, может быть, только втрое больше их, этих уроков. И в общем-то правильно. Так оно и должно быть, волков бояться—в лес не ходить. Но не грех, а польза делу, если бы уроков этих поменьше было. Если бы побольше мы размышляли о людях, к которым идем толковать, знали бы о них побольше… А ведь все только от нас… От нас…

В соседнем вагоне дежурит медноволосый Балалайкин. Я увидел его и усмехнулся. Что-то уж много рыжих я в этой дороге встретил. Первый, конечно, Мишка, а потом Ася и ее мама. И все рыжие связаны с неприятностями. Сначала пьяный Балалайкин, потом Димка Сизов, потерявший ум от рыжей Аси.

Когда я вошел, Мишка сначала прикрыл рукой какую-то бумажку. А потом вскочил и начал рапортовать сиплым шепотом, увидев мою повязку дежурного по эшелону:

— Товарищ дежурный, первый взвод…

— Садись,—сказал я,—пиши письмо дальше.

Проволочные волосы на макушке у Балалайкина будто накалились, краснее стали.

— А вы откуда знаете?

— Занин рассказал.

Миша вздохнул.

— Ну уж этот Занин.

Мы поболтали еще с Мишкой Балалайкиным, который два раза в день пишет своей жене, которой осталось получить от Мишки еще 2190 писем при таком темпе.

Потом я пошел в вагон, где дежурили философы. Мы играли потихоньку в домино, и Диогены хором рассказывали мне, как они не поступили в политехнический. Тихонько пело радио.

— Стойте-ка, братцы, — сказал Фима. он же Ефим, — хорошую песенку поют.

А по радио две девчонки тянули что-то печальное. Ефим поднялся и чуток прибавил громкость.

— Не забудем, как с вами прощались

На перроне под теплым дождем.

Будем ждать, если мы обещали.

Вы служите, мы вас подождем.

— Ага, как же, подождем, — сказал Диоген без особых примет.

— Уж точно! — поддержал его ушастый Федя.

— Да ну вас! — сказал Фима. — Громкоговорители!

—…Знаем мы, что трудна ваша служба,

Все ученья да ранний подъем.

Только вам сомневаться не нужно.

Вы служите, мы вас подождем.

Пели девчата грустно-грустно. Очень уж им неё хотелось расставаться с этими ребятами. С Петей. Федей и Ефимом.

—… Будут наши свидания сладки,

Будет весел родительский дом,

Вы солдаты, мы ваши солдатки,

Вы служите, мы вас подождем.

Не устают, хорохорятся Петя и Федя. Ну, мол, как же, мол, как же, солдатки. Много таких. Да ежели все ждать будут, загсы придется закрыть… А Фима молчит, морщится недовольно.

Ночь за окном. Спят ребята. А Мишка Балалайкин, человек с несерьезной фамилией, все не спит, наверное, и пишет домой очень серьезное письмо. Второе за день. И зеленоглазый Занин не спит тоже. Что он делает? Может, радио слушает?