Воины

Его голос превратился в шепот.

— У меня ушло много дней на то, чтобы пробраться к твоему народу: горными ущельями, прячась от римлян, питаясь травой и кореньями... Конь пал, и какое-то время мы с Карабалом питались его мясом. Карабал был кролик, тот человек, которого меня отправили ловить. А потом Карабал умер — он был слишком слаб и сломлен, чтобы выжить, — и чем это все закончилось? Надо было поступить так, как требовал Фабий! Надо было сделать то, что собираешься сделать ты! В конце концов все равно все закончится тем же.

Голова у меня горела. Мне трудно было соображать.

— Но ведь на этот раз ты и вправду сумел бежать...

Линон расхохотался, потом закашлялся — у него слишком сильно пересохло горло, чтобы смеяться.

— Ну и дурак же ты, Гансон! Неужто ты думаешь, будто я сбежал сам по себе, со связанными за спиной руками, окруженный римлянами? Это Фабий выгнал меня из своего шатра посреди ночи, подгоняя копьем! Кролик не сбегает, кролик спасается бегством! А зачем? Затем, чтобы тебя можно было отправить на охоту за мной! Кролик бежит, и на него выпускают орла! А когда ты вернешься в лагерь с моей головой на острие копья, ты получишь в награду свободу. По крайней мере, так он обещает. Почему бы и нет? Он ведь добился своего. Он сделал тебя одним из них. Ты докажешь, что все, во что верит Фабий, — действительно так и есть.

Головокружительное ощущение власти, которое я испытывал незадолго до того, теперь казалось далеким-далеким.

— Я не могу убить тебя, Линон...

Линон топнул ногой и вывернул руки вбок, так, чтобы я мог видеть веревки, которые стягивали ему запястья.

— Тогда развяжи мне руки, я все сделаю сам! Я перережу себе запястья кинжалом, а когда я буду мертв, ты отрубишь мне голову. Он не заметит разницы.

Я покачал головой.

— Нет. Я могу дать тебе бежать. Скажу ему, что не нашел тебя...

— Ну, тогда ты станешь таким же рабом, как все прочие, или же он выдумает для тебя какое-нибудь еще более ужасное наказание. В том, что касается жестокости, изобретательность Фабия не ведает границ. Поверь мне, уж я-то знаю!

Я вертел в руках веревку, глядя на завязанную мной петлю, на пустоту внутри нее...

— Мы могли бы бежать вместе...

— Не дури, Гансон. Он отыщет тебя снова, так же, как меня отыскал. Тебе так хочется стать его кроликом на следующем temptatio? Ты только представь, Гансон! Нет уж, прими то, что предлагает тебе Фабий. Убей меня! Или дай, я сам себя убью, если у тебя кишка тонка — если у нашего орла коготки слишком чистые, чтобы делать грязную работу для Фабия!

Сумерки сменились тьмой. Молодой месяц озарил ложбину мягким серебристым светом. За холмом виднелся багровый отсвет костров римского лагеря. Я посмотрел на этот дымный багровый свет, и на миг мне показалось, что время остановилось и мир вокруг исчез, оставив меня совершенно одного в этой темной долине. Даже Линон казался далеким-далеким, а конь у меня за спиной был как будто соткан из тумана.

Будущее предстало передо мной многогранным кристаллом, и каждая из граней была одной из возможностей выбора. Убить Линона; рассечь его путы и смотреть, как он убьет себя у меня на глазах; оставить его здесь, дать ему бежать, и вернуться к Фабию, сообщив о своей неудаче; бежать самому... Однако кристалл был непрозрачен, и я не видел, к чему приведет тот или иной выбор.

«Temptatio обращает свободных людей в рабов», — сказал мне Линон в нашу первую ночь в плену. Что же оно сделало со мной? Я вспомнил презрение, которое испытывал к прочим пленникам, вспомнил, как возвышался над ними, кичась своим скакуном, -и кровь бросилась мне в лицо. Я подумал об ощущении собственной власти, которое охватило меня, когда я нашел нагого Линона, прячущегося в долине, — и понял, что сделал со мной Фабий. Я был не более свободен, чем связанный Линон. Я вот-вот сделаюсь таким же рабом, как и все прочие, соблазнившись посулами Фабия, подчинюсь его воле, вступлю в жестокую игру, в которую он принуждает нас играть ради забавы...

Линон некогда играл в ту же игру. И Линон бросил вызов жестокому Фабию и улетел прочь, как истинный орел, не как запертый в клетке стервятник, в какого хотел превратить его Фабий и в какого он теперь хочет превратить меня. «Но ведь Линон в конце концов проиграл!» — сказал я себе — и тут же понял, что это неправда: ведь путь Линона еще не окончен, разве что я сам так решу. Линон сам столкнулся с подобным выбором, когда Фабий вырастил из него себе орла и напустил на кролика-Карабала. И Линон выбрал свободу, свободу любой ценой. И тогда я понял, что выбор у меня один: либо поступить так же, как Линон, либо подчиниться Фабию и сделаться его подобием.

Я отвел взгляд от багрового зарева костров и посмотрел в лицо Линона, освещенное лунным светом. Оно было так близко, что я мог его коснуться, и в то же время далеко-далеко, обрамленное моими смутными мыслями, точно лицо на картине. Я вспомнил, как он плакал в ту ночь, когда нас взяли в плен, и страдальческие морщины, которые залегли у него на лбу с тех пор. Но теперь его щеки и лоб были гладкими и серебристыми. Сухие глаза ярко блестели. В них не было ни гнева, ни боли, ни чувства вины. Передо мной было лицо свободного человека, несломленного и непобежденного, собранного, готового к смерти.

Кристалл, стоявший перед моим мысленным взором, провернулся, и я напрягся, пытаясь уловить хотя бы луч надежды. Этим лучом был блеск в глазах Линона. Фабий говорил мне, что совершить побег немыслимо, что свобода — всего лишь мечты беглеца, что не существует другой игры, кроме temptatio, которое превращает людей в грубых зверей, подобных ему самому, или просто стирает их в порошок. Но откуда Фабий мог знать, что ждет нас в будущем? Он знает о нем не больше меня — тем более если есть такие люди, как Линон, у которых хватает воли противостоять ему.

Владычество Рима не вечно. Некогда и Карфаген был непобедим, и многие думали, будто его власти не будет конца — теперь же от Карфагена остался лишь прах да тускнеющие воспоминания. Когда-нибудь то же случится и с Римом. И кто знает, какие царства воспрянут вослед ему?

Я зажмурился. Надежда была так слаба! Я не хотел обманывать себя. Я не хотел, чтобы ложные надежды смягчили суровый выбор, который мне предстояло делать. Пусть я глупец. Пусть я орел или кролик, в конечном счете это неважно. Но пусть никто не посмеет сказать, что я сделался игрушкой Фабиана!

Я сполз с седла и достал из ножен кинжал. Линон повернулся ко мне спиной и подставил запястья. Я перерезал толстые веревки. Он обернулся и протянул руку за кинжалом.

На миг мы вместе ухватились за рукоять, его пальцы сплелись с моими над образом Мелькарта. Я посмотрел ему в глаза и увидел, что он по-прежнему готов умереть, но не знает, какой выбор я сделал. Я выхватил рукоять у него из рук, сунул кинжал обратно в ножны и вскочил в седло.

Меня внезапно пробрала дрожь сомнения, поводья выскользнули у меня из рук. Чтобы набраться духа, я принялся перебирать все, что дал мне с собой Фабий. Еда на три дня — на сколько ее хватит, если разделить на двоих? Я окинул взглядом одежду, что была на мне, форму римского солдата. Мне хотелось с отвращением содрать ее с себя, но она потребуется, чтобы защищать тело в пути...