Вокруг крючка

— Разве так делают? — загорелся Паша. — Вынимал бы с умом, глядишь, и рыбину вытащили. А оборвать что — хочешь можно. Хотя бы и вожжи… Слышь, что ль?

Отвернувшись, Федя угрюмо молчал.

Рыбачить сели на самом ветру, неподалеку от телеграфных проводов, гудевших жалобно и противно. Тут, как уверял Федя, где-то проходила по дну глубокая канавка и держалась крупная рыба.

— Разве это пешня?! — бурчал он, яростно врубаясь в лед.

— А ты сныряй за хорошей! — с напускным простодушием предложил Паша. — Там много твоих валяется. Может, и подберешь подходящую!..

А тут еще понесла эта дотошная поземка. Холодные юркие змейки выискивали каждую щель в одежде, залезали под шарф, под шапку, пробирались в рукава.

— Не будет клева… — Федя шумно вздохнул. — Погода!

— Каркай больше! — сумрачно отозвался приятель, ожесточенно подергивая удилищем. — Ну и сидел бы дома, на печи. Тоже мне рыбак!

— И не жди толку! — плаксиво тянул Федя. — Связал меня с тобой леший веревочкой. Жаль, слово дал, а то бы нипочем сегодня не пошел.

— Ну и ступай! — взорвался Паша. — Не держу!..

Ребята замолчали.

— Зацепил! — вдруг с горечью сказал Паша. — За куст, наверно. Или за корягу! Выбрал местечко! Тут без последней блесны останешься.

Федя, не отвечая, схватился за щеку, сбросил на лед рукавичку и стал энергично растирать захолодевшее место.

— Жулики! — спустя минуту вновь раздался из-под нахлобученной ушанки голос Паши. — Разве это леска?

И опять ты, Федька, виноват! Поедем да поедем на Птичий базар. Там все дешево. Вот и съездили! Слышь, что ль? И получилось: дешево да гнило!.. Чуть потянул — она и лопнула!

Он опустился на колени и заглянул в лунку, где оборвал блесну. Оттуда на него, помаргивая, смотрел широкоскулый паренек со сморщенным от напряжения переносьем. И Пашка первый со злостью плюнул на Пашку второго.

А потом Паша долго канителился, привязывая новую блесну закоченелыми пальцами.

— Не иначе, вот она, где рыба стоит! — подчеркнуто бодро, наконец, воскликнул он. — Рядом с корягой! Во! — Отвернув от ветра лицо, Паша, не глядя, с силой рубанул лед пешней. Рубанул второй раз. На третий пешня попала во что-то мягкое.

В ту же секунду Федя болезненно охнул.

— Растяпа! — в полный голос заорал на него Паша, пытаясь сбросить с кончика пешни новую Федину рукавичку, очень сейчас напоминавшую котлету, вздетую на гигантский вертел. — Раскидает все кругом! А потом скажет, другие виноваты. Смотреть надо: не видишь, человек рубит?

Федя не вымолвил ни слова. Он молча подошел, снял с пешни рукавичку и сел на ведро, низко опустив голову.

Каким несчастным чувствовал он себя! Любимая удочка сломана. Порвана рукавичка. Заветное место в заливе занято чужими рыболовами. Коварство Пашки. И разве это погода?

В шуме ветра ему вдруг почудился хриплый смех деда Макария. Дед — болтун, обязательно всем по деревне разнесет о сегодняшнем случае, да еще что-нибудь присочинит. А сейчас, безнадежное сидение над лункой, когда не берет и, хоть ты тресни, не будет брать рыба! Ну, погоди, Заика!..

Но и Паша, оказывается, недалеко ушел от друга. Вот проклятый язык! Надо же было неосмотрительно обещать утром матери: «Без рыбы не ожидай!» И потом за налима очень обидно: нужно было леску тащить самому. Конечно, леску в коряги завел большой налим. Паша даже отчетливо представил его себе; широкоротого, с глазами, похожими ка желтые бусинки, и будто разделанной под мрамор толстенной спиной. А как нескладно получилось с этой рукавичкой! Федька, пожалуй, крепко обиделся!.. Ну и подумаешь, дело какое! Это же не нарочно. А вот выходить нужно было раньше. И опять это Федька виноват: он проспал. Вышли бы раньше, обязательно опознали вчерашние лунки дяди Якова по тому количеству папиросных окурков, которые он оставляет на каждом своем привале. А курит дядя Яков только «Прибой» — это всем известно. И уж на его лунках всегда удача… А тут не берет рыба! Паша задумался, машинально взялся за нос и вдруг ощутил под рукой зловещую пустоту.

— Федька! Эй! — с ужасом обернулся он к приятелю. — Глянь у меня нос!

Федя поглядел исподлобья на Пашин нос и немедленно схватился за собственный. Покачав его для верности влево и вправо, он с насмешливо-безразличным видом сказал соседу:

— Так и оставь! Очень тебе идет.

Паша долго тер снегом прихваченный морозом нос. Наконец коже вернулась чувствительность, а потом задрало так, что, казалось, лучше бы и вовсе не было этого носа! Федя во время операции никакого сочувствия другу не высказывал, и это привело Пашу в смешанное состояние досады и облегчения, «Это он за рукавичку! — подумал Паша. — Ну ладно, Пешнетоп, теперь мы вроде квиты!»

А погода становилась все злее. Сплошная серая пелена угрожающе затянула край неба. Фигурки людей в заливе пришли в тревожное движение. Видимо, им тоже здорово доставалось от поземки.

Конечно, следовало бы возвращаться домой. «Федька только этого и ждет, — думал Паша. — Но обещание, данное матери… А главное — авторитет, до сих пор не запятнанный авторитет первого среди ребят рыбака по деревне. Нет! Надо сидеть и ждать, стиснув зубы. А как же полярники?! А охотники где-нибудь в тайге? А пограничники? Конечно, сидеть! Перетерпеть! А Федька, что это за рыбак? Хнычет, как девчонка! В последний раз беру его с собой на рыбалку! Бр-р!.. Какой ветрище!..»

А Федя давно уже мысленно нежился в теплой избе, где этот чумовой ветер дает о себе знать только глухим постукиванием печной дверцы. На широкой лавке тщательно намывает усатую благодушную морду рыжий кот Борис. «К ненастью!» — кивая на него, говорит мать и ставит на стол пузатенький бурлящий самовар со знакомой вмятиной пониже левой ручки. Хорошо!.. Но в этот миг сильный порыв ветра ударяет мечтателя в щеку. Ах, Пашка! Ведь он только и ждет, чтобы Федя еще раз заикнулся о возвращении домой! Гордый этот Пашка! А до чего нахальный! Как это он подвел с рукавичкой! Ну ладно! Зато и Федя тоже с характером, смолчит, но ничего не забудет. А до чего же скверно кругом! Федя вспоминает человека, который продал им на Птичьем базаре гнилую леску. Его там знали многие и с усмешечкой называли Адамычем. Какое неприятное было у него лицо: отвислые щеки, бегающие глаза!.. А с Пашкой только до деревни, а потом — дружба врозь. Хватит!..

Казалось, никогда и не существовало этого очарования зимней ловли, когда глухой толчок рыбы, схватившей блесну, ускоряет удары сердца, заставляет замирать в охотничьем упоении. Механически, без страсти Федя то подымает, то опускает удилище. Нет, не берет блесну рыба! От нечего делать Федя начинает вести счет этим бесцельным движениям. Досчитает до ста и бросит. И немного погодя, вздохнув, опять начинает считать сначала.

В конце концов устает рука. Федя кладет удилище на лед и еще раз сокрушенно рассматривает изувеченную рукавичку. Словно бы воспользовавшись этим, ветер быстро откатывает удилище от лунки. Еде-еле Федя успевает перехватить его, чуть не повалившись с ведра. И вдруг в этот миг живая тяжесть с силой толкает его в руку и теплая волна подкатывает под сердце.

Нет! Уже не от холодного ветра захватывает сейчас дыхание! Осторожно ослабляя рывки рыбы согнувшимся удилищем, Федя высоко подымает руку. Только бы выдержала леса! Наконец из лунки показывается темный клюв, блестящий, будто покрытый черним лаком, глаз, ярко-красное перо грудного плавника. Федя нагибается, подхватывает под жабры и далеко отбрасывает от лунки большого полосатого окуня. Секунду рыбак смотрит на добычу взглядом человека, который вновь обрел зрение.

— Пашка! — кричит он низко согнувшемуся над лункой приятелю. — Кверху рыба пошла! Под самым льдом лови! Пашка! — повторяет он еще громче, и вдруг до него доносятся знакомые воркующие звуки: