Белинский в своих знаменитых статьях о Пушкине, которые заложили основы науки о нем, преклоняясь перед мощью его поэтического гения, не уступающего величайшим гениям мирового искусства слова, вместе с тем не считал возможным называть его народным поэтом. Какой же он народный, если подавляющее большинство народа его не знает? — рассуждал критик. Белинский не смог полностью — во всю ширь и глубь — осознать и оценить огромное богатство и значение пушкинского творчества, насквозь пронизанного национальным духом, запечатлевшего своеобразие русской исторической жизни, характернейшие черты духовного склада русских людей и тем самым являвшегося — пусть тогда еще только потенциально — одним из драгоценнейших достояний все­го народа.

Это сказалось и на развитии нашей науки о Пушкине. Еще не так давно его жизнь и творчество были предметом исследований сравнительно небольшого числа специалистов. Ныне исключите­льная любовь к Пушкину, желание как можно больше узнать о нем, как можно точнее представить себе его личность, как можно глуб­же понять его творчество далеко выходят за эти пределы.

Наглядный пример тому — авторы этой книги, Ирина Михай­ловна Ободовская и Михаил Алексеевич Дементьев. Не будучи по­началу «цеховыми» пушкинистами, они проделали в течение ряда лет огромную, исключительно трудоемкую работу по разбору и изучению обширнейшего семейного архива Гончаровых. И в про­цессе этой работы, выполненной на необходимом профессиональном ­уровне и давшей весьма ценные результаты, они с полным правом вошли в ряды исследователей Пушкина. В 1970 г. ими было обнаружено и опубликовано совершенно дотоле неизвестное пи­сьмо самого поэта («редчайшая находка» — как было правильно от­мечено в печати) к брату жены, Д. Н. Гончарову. Полгода спустя ими же были обнаружены — находка тоже очень важная — шесть писем к Д. Н. Гончарову жены Пушкина. Дальнейшие архивные разыскания принесли новые плоды: еще несколько писем Натальи Николаевны Пушкиной к брату и письма к нему же ее сестер, Ека­терины Николаевны и Александры Николаевны, которые с конца сентября 1834 г. жили в Петербурге вместе с поэтом и его семьей, то есть в самой тесной близости к нему. Опираясь на свои архивные разыскания и обнаруженные материалы, авторы получили возможность по-новому взглянуть на отношения Пушкина с женой и ее сестрами; вместо поруганного врагами поэта, облепленного грязью семейного быта последних лет его жизни, сумели увидеть и показать действительную картину некоторых сторон его.

В письмах сестер Гончаровых имеется довольно много прямых упоминаний о Пушкине. На первый взгляд, они могут показаться не столь уж существенными. Но Пушкин стал таким крупнейшим явлением нашей исторической жизни, такой неотъемлемой ча­стью всего нашего духовного мира, что каждая новая деталь его биографии представляет несомненную ценность. Мало того, в дан­ном случае даже эти попутные упоминания очень важны — они ри­суют теплые отношения, сложившиеся между членами «большой» пушкинской семьи, в которую прочно вошли в эту пору и обе сест­ры Натальи Николаевны. При этом лишний раз проступают обаятельные черты — высокое благородство, «лелеющая душу гуман­ность» (слова Белинского) натуры Пушкина не только писателя, но и человека.

Письма сестер помогли взглянуть по-новому и на их лич­ность. И вот взамен ходячих представлений о них, окрашенных то сплошь черным (в отношении Екатерины), то, наоборот, ро­зово-голубым цветом (в отношении Александры), перед нами предстают живые человеческие лица, в которых смыты как односторонне обличительные, так и односторонне идеализирующие краски.

Но особенно важны и значительны в этом отношении письма самой Натальи Николаевны, эпистолярное наследие которой, к сожалению, до нас почти совсем не дошло. А ведь письма, как пра­вило, являются очень существенным источником для характери­стики пишущего. За почти полным отсутствием этого источника, исследователям Пушкина — от его первых биографов и до наших дней — приходилось конструировать образ жены поэта, исходя в основном из высказываний и воспоминаний современников. А на­ряду с объективными суждениями многое из того, что до нас здесь дошло, носит явно односторонний, пристрастно-недоброжелательный (особенно это относится к свидетельствам некоторых со­временниц, либо «ревновавших» поэта к его жене, либо завидовав­ших ее красоте и успехам), а порой и резко враждебный характер.

В особенности усилилась неприязненность и прямо враждеб­ность к жене Пушкина после его трагической гибели, в которой многие, в том числе даже близкие к нему лица, не зная всех обстоя­тельств, ее вызвавших и ей сопутствовавших, склонны были обви­нять именно Наталью Николаевну. Такое представление о ней ши­роко распространилось и в различных общественных кругах. До нас дошло в рукописи произведение некоего неведомого нам сти­хотворца, написанное под непосредственным впечатлением (на следующий же день после смерти Пушкина) и в самых резких тонах осуждающее Наталью Николаевну во всем случившемся. «Же­на — твой враг, твой злой изменник», — риторически обращается автор к почившему поэту и гневно восклицает в адрес его вдовы: «К тебе презреньем всё здесь дышет... Ты поношенье всего света, предатель и жена поэта». Стихотворение носит сугубо любитель­ский характер, но оно примечательно как историко-психологический документ, свидетельствующий о настроениях многих и мно­гих современников — «всего света». Характерно, что и хранилось оно в архиве близкой к поэту семьи Вульфов-Вревских. Подобным же чувством проникнуты строки письма лично не знавшего Пуш­кина представителя нового молодого поколения, друга Станкеви­ча и знакомца Белинского — петербургского педагога и литератора Я. М. Неверова к Грановскому, написанные в самый день смерти Пушкина. Разделяя «горесть всеобщую» о гибели «певца России», «нашего поэта, нашего единственного поэта», Неверов пишет: «Женщина осиротила Россию...» Тут же, правда, он прибавляет: «Но не обвиняй эту женщину, сам поэт на смертном одре оправдал ее... при всех сказал, что жена его невинна и что причиною его смерти он сам. Благородная, высокая ложь».

Слова эти делают честь Неверову и показывают всю меру его преклонения перед поэтом и глубочайшего уважения к его памяти. Но гибель Пушкина — величайшая национальная трагедия. И для объяснения причин ее прибегать к какой бы то ни было, хотя бы и самой высокой лжи, ради чего бы и от кого бы она ни исходила, не следует. Оправдывали Наталью Николаевну и некоторые давние его друзья — и не только потому, что выполняли предсмертный за­вет Пушкина. Вращаясь в том же великосветском обществе, они были непосредственными свидетелями преддуэльной истории. Но, за исключением Жуковского, они занимали позицию бесстра­стных наблюдателей, скорее даже сочувствовавших Дантесу как главному его герою в том «романе Бальзака» (слова одного из со­временников), который развертывался на их глазах. И только глу­боко потрясшая их гибель Пушкина заставила взглянуть на многое совсем по-иному. Кроме того, им стали известны некоторые обсто­ятельства, которые явно выводили то, что произошло, за фабуль­но-любовные пределы столь модных тогда бальзаковских романов. Об «адских сетях, адских кознях», которые были устроены против Пушкина и жены его, о «развратнейших и коварнейших покушени­ях двух людей», «поставивших себе целью» разрушить «супруже­ское счастье и согласие Пушкиных», «готовых на все, чтобы опозо­рить жену поэта»,— писал одному из близких приятелей П. А. Вя­земский. Один из членов столь близкой Пушкину семьи Карам­зиных, сын историографа Александр Карамзин, приятель Данте­са, после смерти поэта резко изменивший свое к нему отношение, назвал и имена этих двух людей — «совершеннейшего ничтожества как в нравственном, так и умственном отношении» — Дантеса и «утонченнейшего развратника, какие только бывали под солн­цем» — Геккерна. И Карамзин негодующе писал об их «дьяволь­ских намерениях» по отношению к жене поэта. Но все это выска­зывалось в частных письмах, к тому же надолго остававшихся под спудом (письмо Карамзина стало известно лишь лет пятнадцать то­му назад) и притом так неясно и неопределенно, что даже самый крупный исследователь истории дуэли и смерти Пушкина П. Е. Щеголев, которому были известны «темные высказывания» Вяземского о каких-то «темных интригах» против Пушкина, от­махнулся от них. Хотя уже одно то, что говорилось об этом Вязем­ским с такой явной осторожностью, такими обиняками — «адские сети, адские козни», — как и сам этот эпитет, казалось, должно бы было привлечь его внимание.

Монография П. Е. Щеголева «Дуэль и смерть Пушкина», вы­шедшая в 1916 г., явилась самым обстоятельным, можно сказать «классическим» исследовательским трудом на эту тему.

Обратившись к разработке ее, автор, по его словам, убедился, что хотя литература, имевшаяся по этому вопросу, «весьма велика, но качественное ее значение прямо ничтожно». Причиной этого была крайняя скудость, а то и прямо отсутствие необходимых доку­ментальных данных. Поэтому Щеголев вынужден был заняться многолетними и тщательными поисками. В результате ему удалось ввести в свое исследование и подвергнуть критическому рассмот­рению очень большое количество новых материалов и докумен­тов, обнаруженных им в доступных тогда отечественных и зару­бежных архивах. Этот раздел как раз и занимает основную и, несо­мненно, очень ценную часть всей книги (в последнем издании при­мерно четыре пятых ее). Также совершенно правильно утвержда­ет он, что гибель Пушкина явилась следствием многих причин: «Дела материальные, литературные, журнальные; отношение к императору, к правительству, к высшему обществу и т. д. отража­лись тягчайшим образом на душевном состоянии Пушкина». Однако­ добавляет он тут же: «Из длинного ряда этих обстоятельств мы считали необходимым — в наших целях — коснуться только семейственных отношений Пушкина, — ближайшей причины рокового столкновения ».

 Какими соображениями руководствовался автор, прибегнув к такому ограничению своей темы, из предисловия не ясно. Наци­ональная трагедия превратилась под пером исследователя в дово­льно-таки банальную семейную драму: муж, молоденькая красавица жена и разрушитель семейного очага — модный красавец кавалер­гард.

Сам же Щеголев не мог не почувствовать крайней недостаточ­ности такого подхода. И в предисловии к скоро потребовавшемуся второму изданию своей монографии (предисловие датировано 7 декабря того же 1916 г.) он сообщает, что готовит новое исследо­вание, цель которого — переход от непосредственного повода к действительным причинам, «разъяснение многих других и весьма важных обстоятельств, приведших жизнь Пушкина к концу». К со­жалению, выполнить это он не успел. Правда, в третьем издании его книги появилась новонаписанная и очень существенная глава: «Анонимный пасквиль и враги Пушкина», в которой впервые рас­крыта его подлинная направленность. Но это было дано в качестве своего рода дополняющего приложения. Во всем же остальном труд оставался в пределах все той же «семейной драмы», в кото­рую, только в качестве еще одного персонажа, сенсационно вводи­лась фигура Николая I. Это в основном определило направление и почти всех дальнейших исследований.

Сведение трагедии Пушкина к узко семейному конфликту опре­деляло и тот «портрет»-характеристику жены поэта, который, впи­тав в себя и как бы подытоживая сложившуюся к тому времени традицию ­отрицательного отношения к ней, возникает перед нами на страницах щеголевской монографии. Натура крайне ограничен­ная и малозначительная, бездумная и бездушная модная красави­ца, опьяненная своими триумфами в большом свете и при дворе, помышлявшая только о развлечениях, непрерывных балах, пыш­ных нарядах, она омрачала последние годы жизни поэта и явилась «ближайшей причиной» его гибели. Книга Щеголева, живо и увле­кательно написанная, читающаяся как роман, имела шумный успех. Именно такое представление о жене поэта, воспринятое и другими авторами (см., например, очерк, посвященный ей в тоже весьма популярном двухтомнике В. В. Вересаева «Спутники Пуш­кина») и окончательно заштамповавшееся и опошлившееся в некоторых из многочисленных беллетристических произведений (пье­сах, романах), вошло в сознание многих читателей и почитателей поэта.

До крайних пределов осуждения и обвинения жены Пушкина дошла Анна Ахматова — не только замечательный поэт, но и автор нескольких ценных статей о его творчестве.

Многие годы работала она и над исследованием обстоятельств гибели Пушкина. Ахматова, по ее словам, стремилась выйти за пре­делы «семейной трагедии» и даже сделать данную тему «запрет­ной» («этим, — писала она, как бы продолжая призыв Неверова, — мы, несомненно, исполнили бы волю поэта») и обратиться к выяс­нению подлинных причин роковой катастрофы. Однако и она осу­ществить это не успела. А в сохранившемся и совсем недавно по­смертно опубликованном тексте статьи «Гибель Пушкина», исходя из естественного желания устранить «грубую и злую неправду», ко­торой обросла эта «семейная трагедия», она, по сути дела, также продолжает оставаться в рамках ее и не только не устраняет более чем вековой неправды, но, к сожалению, способствует ее нараста­нию. Исполненная величайшего преклонения перед Пушкиным и страстной, можно сказать, почти яростной ненависти к погубив­шим, как она считала, поэта Наталье Николаевне и ее сестрам, Ах­матова, словно бы вторя процитированным мною строкам неизвестного стихотворца, пошла еще дальше — безоговорочно объявила жену поэта «сообщницей Геккернов в преддуэльной истории» и да­же «агенткой» Геккерна-старшего. Следует, конечно, учесть, что все, ею сказанное, представляет собой лишь первоначальный вари­ант статьи, точнее — доклада, над которым она продолжала еще ра­ботать и, может быть, потому и не отдавала ее в печать. Однако по­скольку материал все же теперь опубликован, пройти мимо этого нельзя, тем более что имя и авторитет Анны Ахматовой как большого поэта и свойственный ей художественный темперамент, мас­терство изложения не могут не оказать влияния на публику.

При чтении статьи Ахматовой особенно приходит на память один незавершенный замысел Пушкина, работать над которым он по странной случайности начал месяца три спустя после своей же­нитьбы — повесть или роман «Рославлев». Произведение это поле­мически обращено против только что появившегося одноименно­го романа Загоскина о войне 1812 года, написанного в духе насаж­давшейся правительством так называемой «официальной народно­сти». Своему ответному произведению Пушкин придал форму ме­муаров подруги героини, совершающей в романе Загоскина тяж­кий антипатриотический поступок (в то время как жених сражался с врагом, она вышла замуж за пленного французского офицера). В кратком предисловии «автор» мемуаров пишет: «Некогда я была другом несчастной женщины, выбранной г. Загоскиным в героини его повести. Он вновь обратил внимание публики на происшест­вие забытое, разбудил чувства негодования, усыпленные време­нем, и возмутил спокойствие могилы. Я буду защитницею тени».