Вокруг себя был никто

Домодедовский аэропорт встретил меня тяжелым духом сотен людей, сидящих на чемоданах вторые, а то и третьи сутки. Все рейсы на Сибирь откладывались, за Уралом бушевала снежная буря. Бушевала она, как видно, и в более теплых краях, потому, что в списке отложенных рейсов красовались названия южных городов.

– Ташкент, – прочитала я на громадном табло с домашними зелеными лампочками, – Фрунзе, Алма-Ата, Нукус.

Мой рейс отложили на четыре часа, потом еще на четыре и еще на четыре. Ночь я просидела на ступеньках лестницы, все кресла в залах ожидания навсегда и прочно заняли пассажиры предыдущих рейсов. Пристроив сумку на колени и уткнувшись в нее головой, я продремала до рассвета. Мысли о еде отбивал вид очереди в женский туалет: очередь начиналась перед дверью и, многократно извиваясь, пересекала зал. О том, что творилось внутри долгожданного убежища, я предпочитала не думать, поэтому почти сутки провела в строгом посте и мыслях о вечности, наиболее подходящее состояние в поездке к Мастеру.

Регистрацию объявили только в конце следующего дня, я встала в очередь и оказалась в другой стране. Смуглые люди восточного типа гортанно перекрикивались, толкали друг друга и меня заодно громадными узлами, размашисто жестикулировали, смеялись, поблескивая золотыми зубами. Такого количества золотых зубов я никогда не встречала, то ли в Нукусе золото стоило меньше, чем в других городах СССР, то ли иных материалов для зубопротезирования в эти края не завозили.

Ощущение сна, ирреальности не отпускало меня ни на минуту: в очереди стояла не примерная девочка Таня, отличница, председатель совета дружины, а чужой, малознакомый человек. События последних месяцев, «друзья», Игорь, Кастанеда, Санжар, свивались в причудливый вихрь, я словно попала в деревню перед Замком, таинственные Мастера-вседержители свысока поглядывали на мое копошение, улыбаясь снисходительно и остраненно.

Как оказалась я среди чужих людей, куда лечу, зачем, и кто я, вот в чем вопрос? Особь без лица, лишенная личности фигура, бесцельно бродящая по миру в поисках зеркала, дабы разглядеть в нем свое мерзкое эго и с отвращением отшатнуться под сень понимающих и мудрых, или все та же, хорошо знакомая себе Таня: главная, не изменяемая реальность, а все остальные вокруг меня – марионетки, игра моего воображения, никто, размноженный причудливой игрой зеркал?

Началась посадка, рыжий «Икарус», скрипя и покряхтывая, отвез нас в дальний конец поля. За годы учебы в Тарту я хорошо налеталась в Одессу и обратно и накрепко усвоила нехитрое правило: заходящий в автобус последним, выходит из него первым и первым оказывается у трапа. Но тут старое, многажды проверенное правило не сработало: меня попросту отмели в сторону, толпа бросилась к трапу так, словно в нем таилась последняя нитка надежды, будто спасение начиналось прямо за его припорошенными студеной поземкой ступенями и оставалось лишь прорваться, добежать быстрее остальных.

Пока продолжался штурм трапа, я отошла за автобус и, под его прикрытием быстренько присела на корточки. Больше терпеть не было никакой возможности: дальнейшее ожидание Годо могло кончиться загибом матки.

В самолете я, наконец, попала в туалет на всю катушку: вдумчиво и без спешки, потом съела несколько кислых аэрофлотовских леденцов, устроилась поудобнее и заснула. После ночи на ступеньках, сон в мягком кресле под убаюкивающий шум моторов показался блаженством, и я проспала почти до конца полета.

Разбудил меня свет, за тонкими стенками фюзеляжа взошло солнце и сквозь иллюминатор щекотало мой нос. Я заглянула в круглое окошко и ахнула: подо мной расстилалась пустыня, настоящая желто-коричневая пустыня, с барханами и редкими точками кустарника. Это была первая пустыня в моей жизни, и я, не отрываясь, смотрела в иллюминатор, пока самолет не застучал колесами по бетону посадочной полосы Нукуса, столицы Каракалпакии – таинственной страны черных колпаков.

Ощущение ирреальности нарастало, в предыдущих поездках я привыкла, что вокруг разговаривают на понятном языке, или, как в Эстонии, окружающие похожи на привычных мне людей, хоть и выражаются непонятно. В Нукусе все было чужим и слегка пугающим. Особенно раздражали откровенные взгляды парней и молодых мужчин, они, не стесняясь, шарили глазами по моему телу, словно стараясь проникнуть сквозь джинсы и куртку.

На автобусной станции толстая тетка в справочной, выглядевшая так, будто она вчера приехала из Белгород-Днестровска, подробно объяснила мне, как найти автобус до Бируни.

– В совхоз имени Ленина едешь, дочка? – спросила она напоследок. И уточнила: – К Мирзе?

Я была поражена. Заметив мое удивление, тетка добавила:

– Лицо у тебя нездешнее, и одета по-западному. А такая молодежь в наши края если забредает, так только к Мирзе. Каждую неделю кто-нибудь да появляется. И сплошь молодые девки. Что у него там, медом намазано?

Я позволила себе не ответить на вопрос, поблагодарила бабульку за объяснение и пошла искать свой автобус. По расписанию он отправлялся через двадцать минут и, к удивлению, действительно стоял в указанном месте.

Теперь пустыня разворачивалась прямо перед моими глазами: бурые холмы, не песка, а тусклой, похожей на высохшую глину, земли, желтые долины между холмами, осыпанные крошевом рыжих камней, и почти беспрерывная череда ржавых кабин грузовых автомобилей, разбросанных вдоль дороги. Откуда в Средней Азии столько грузовиков и почему их останки не собираются на металлолом, а валяются в пустыне, до сих пор осталось загадкой.

Вскоре пустыня закончилась, пошли поля, засеянные, наверное, хлопком, я дождалась нужного километра и вышла из автобуса. Он укатил, обдав меня, напоследок, горячим газом из выхлопной трубы, и наступила тишина. Только птицы перекликались в кустарнике на краю поля, за полчаса, пока я искала проселок, по шоссе проехала всего одна легковушка.

Проселочная дорога пряталась в посевах и больше походила на полузаросшую тропинку, но она привела меня к деревне. Деревней это трудно было назвать, так, небольшое скопище примитивных домиков посреди полей. Впрочем, адрес тому соответствовал – одиннадцатый участок пятой бригады не мог выглядеть иначе.

На улочках было пусто, несколько мальчишек с непонятным задором посвистели мне вслед. Наконец, я подошла к домику, похожему на полученное описание: глинобитная сакля, пустой участок прямо у дороги, с трех сторон окруженный платанами, арык с ручейком мутной воды, отделяющий дорогу от участка. Все сходилось, я перепрыгнула через арык и направилась к домику. Не успела я пройти несколько шагов, как из домика раздался окрик:

– Стой! Стой, где стоишь!

«Сейчас прикажут „руки вверх“ и потащат на допрос», – подумала я, но не прекратила движение, а лишь замедлила шаг.

– Стой! – повторился крик. – Стой, а то в дерьмо влипнешь!

Причина выглядела вполне разумной, я остановилась и внимательно оглядела участок. Действительно, прямо передо мной, на расстоянии нескольких шагов возвышалась солидная куча свежих фекалий. Над кучей вились крупные зеленые мухи, и не заметить ее было трудно, я бы и сама увидела, но поблагодарить за предупреждение не мешало.

– Спасибо, – крикнула я в ответ и помахала рукой в сторону сакли. Из нее неспешно вышел человек лет тридцати, в свитере, как две капли воды похожем на те, что носили в вильнюсской компании «друзей», и в заправленных в сапоги брюках из черного вельвета. Брюки были скроены очень странным образом – мотня болталась чуть не до колен, а штанины сидели наперекосяк. Все сооружение скорее походило на кусок неумело раскроенной и кое-как сшитой материи, чем на брюки.

Лицо у человека было того же восточного типа, что у мужчин, раздевавших меня глазами, но смотрел он совсем по-другому – тепло и интеллигентно, и сразу мне понравился. Ошибиться я не могла, ко мне приближался ученик чародея – Абай.

– Устала? – он взялся за ручки моей сумки. – Давай помогу. Меня зовут Абай.

Я отпустила сумку.

– А меня Таня.

– Иди за мной и смотри под ноги.

Я кивнула и пошла за Абаем. Начало показалось мне более чем ободряющим, если так встречают, значит... значит можно не бояться.