Вокзал Виктория

– Я уж было подумала, что вас ко мне подослали, – объяснила она. – Но далее я подумала: если бы вы были шпионом, то, наверное, выучили бы мое имя ради знакомства.

Он улыбнулся. Полина догадалась, что ему хотелось не улыбнуться, а рассмеяться. Интересно было смотреть на него и его угадывать; приятным оказалось для нее это знакомство, она не ошиблась.

– Я мучительно пытался его вспомнить, – сказал он. – Все время, пока обедал с Баумгертнером и поглядывал на вас исподтишка. Но вспомнил только, что фамилия у вас русская. Мне очень неловко от такой моей забывчивости.

– Почему же неловко? – пожала плечами Полина.

– Потому что я культурный журналист. То есть не так… Я пишу о культуре, да, вот так. О театре тоже.

– Ах, мистер Дерби!.. – воскликнула Полина.

– Можно Роберт просто.

– Роберт, я так мало пока сделала для культуры вообще и для театра в частности, что мою фамилию вам помнить совсем не обязательно.

Официант принес кофе. Пять минут назад Полина предвкушала его вкус и запах: в Москве она о настоящем кофе соскучилась чрезвычайно. Но Роберт Дерби оказался гораздо привлекательнее, поэтому об удовольствии от самого по себе кофе она забыла и пила его, не обращая внимания на вкус, и увлеченно болтала.

Выяснилось, что Роберт писал о «Русских сезонах» Дягилева, и был даже лично знаком с Идой Рубинштейн, и разделял Полинино восхищение ею.

– Как удивительно, что вам нравится Ида! – заметила Полина.

– Что же удивительного? – улыбнулся он.

– Мне казалось, британцы чопорны и холодны. И такая женщина, как Ида Рубинштейн, может вызывать у них только отторжение, – бесцеремонно объяснила она.

– Может быть, я не совсем типичный британец.

– Судя по фамилии – совсем.

– Или Ида Рубинштейн не так далека от английского сознания, как можно думать, – не обращая внимания на ее бесцеремонность, сказал Роберт. – Во всяком случае, мне очень понятна ее личность. А что вы собираетесь делать в Берлине? – неожиданно спросил он.

– Пока – погружаться в богемную жизнь! – засмеялась Полина.

– «Адлон» не то место, где царит богема, – заметил он.

– В «Адлон», по правде говоря, я пришла только ради хорошего обеда, – призналась Полина. – В уверенности, что его здесь найду. Но все-таки была приятно удивлена.

– Чем же?

– Я не предполагала, что в Берлине появились мраморные стейки, да еще австралийские. Мы в Париже как привыкли, что в Германии безумная инфляция, безработица и экономическая депрессия, так и пребываем в этой уверенности.

– Вы сторонница Гитлера? – поинтересовался он.

«Так, – подумала Полина. – Вот теперь – осторожно».

– Скажем так – я не думаю, что мир состоит только из черного и белого, – ответила она. – Жизнь сложна, и не бывает так, чтобы кто-нибудь был полностью прав, а кто-нибудь совершенно неправ. И вообще, я привыкла составлять обо всем собственное суждение.

– И каково же ваше суждение о нынешнем Берлине?

– Люди слишком часто склонны преувеличивать ужасы происходящего, – дипломатично ответила Полина.

– Мраморные стейки, безусловно, хороши, – усмехнулся Роберт. – И с безработицей Гитлер отлично справился, ее уже нет. А богема еще есть, и очень интересная! – Он легонько хлопнул ладонью по столу. – И если вы хотите, то я готов вас с ней познакомить прямо сегодня.

Глава 3

Роберт не обманул.

– А я не то чтобы совсем никогда не обманываю – я не ангел, разумеется, – но все-таки стараюсь не делать этого без крайней необходимости, – сказал он, когда Полина сообщила ему, что берлинскую богему он представил ей исчерпывающе. – Только не говорите «исчерпывающе». Вы не видели еще и половины.

Но и то, что Полина увидела этой ночью, произвело на нее самое приятное впечатление.

Вечером Роберт зашел за ней в пансион. Вернее, он ожидал ее на тротуаре под окнами, а она долго и с удовольствием одевалась у себя в комнате перед высоким венецианским зеркалом. Не то чтобы ей хотелось испытать его терпение, просто вечерний туалет в самом деле требовал времени.

Для своего первого выхода в берлинский свет Полина выбрала платье из жемчужного ламе. Ей нравилось, что ткань облегает фигуру плотно, как перчатка, и вместе с тем выглядит невесомой, и парчовые узоры на ней словно нанесены тончайшей кистью. И к тому же под это платье у нее имелась длинная нитка темного жемчуга.

Вот прическа вызвала некоторые колебания: обычно к вечернему туалету она делала «пикабу» – волосы распущены до плеч, а один завитый щипцами локон закрывает глаз; действительно, игра в прятки, что это слово «пикабу» и означает.

Полина переняла такую прическу у голливудской актрисы Вероники Лейк и очень гордилась своей наблюдательностью, но вскоре заметила, что «пикабу» вошла в моду повсеместно. Это ее расстроило: неприятно сознавать, что твой вкус так подвержен массовым веяниям. Из-за нежелания им подчиняться она и волосы не высветляла – сохраняла природный темно-русый цвет. Хотя все сходили с ума по платиновым блондинкам и в ходу была идиотская поговорка: «Ничто так не украшает женщину, как перекись водорода».

Прическу Полина сделала простую, и даже слишком простую: расчесала волосы на прямой пробор, сколола их в низкий узел шпильками с жемчужинами, перехватила жемчужной же нитью, перечеркнувшей лоб.

И вот ведь как – выбрала прическу немножко назло себе самой и немножко из хитрости, а вышло замечательно: голова гладкая, украшения исполнены простоты, но спина открыта почти до талии, и в соединении это создает ощущение такого утонченного соблазна, какого Полина не добилась бы, если бы оделась в какое-нибудь прозрачное мини.

Она последний раз покрутилась перед зеркалом, выглянула в окно – Роберт во фраке безропотно ожидал у подъезда – и вышла из комнаты.

И они отправились в «Нельсон-ревю», здесь же, на Курфюрстендамм.

– Я думала, это запрещено, – шепнула Роберту на ухо Полина, когда в разгар канкана среди многочисленных танцовщиц в блестках и страусовых перьях на эстраду триумфально явилась рыжая примадонна и публика взорвалась аплодисментами. – Ведь она – мужчина?

– Да, – кивнул Роберт.