Волчий паспорт

Я почувствовал себя на редкость неуютно и передернул плечами. У меня было такое чувство, словно кто-то целится в меня.

Мы сели в ожидавшее нас такси с тикавшим счетчиком.

– В бар Джека Руби, – сказал я.

– Йес, сэр, – с готовностью ответил шофер, но в его голосе мне почудилась легкая насмешка. «Наверно, часто спрашивают…» – подумал я.

На фотовитрине перед входом в бар изгибались обнаженные девицы. Программа начиналась в одиннадцать, а сейчас было только половина десятого, и небольшой зал, затянутый лиловыми безвкусными драпировками, еще пустовал. Только за угловым столиком сидели с длинными бокалами томатного сока в руках два багроволицых джентльмена, совсем не похожие на членов общества пропаганды натуральных соков. Официант, даже не спрашивая нас, принес точно такие же бокалы. Я пригубил – это был первосортный сок, к сожалению, даже слегка не отравленный алкогольными частицами.

– А нет ли у вас чего-нибудь покрепче? – спросил я.

– Вы в Техасе, сэр, – с достоинством напомнил официант. – Законом штата запрещена продажа спиртных напитков в общественных местах. – Затем официант наклонился, смахивая со стола несуществующие крошки, и интимно добавил: – Впрочем, магазин за углом, сэр…

Профессор лукаво показал глазами под столик, за которым сидели два багроволицых джентльмена.

Я взглянул и сам себе не поверил, увидев в этом «вертепе разлагающегося капитализма» ее, родную, любовно сжатую волосатыми ногами с задравшимися штанинами, ее, непобедимую, ханжески загнанную под стол, но так же хитро посверкивающую, как где-нибудь в кафе «Молочное» на площади Пушкина, где раньше был такой великолепный пивной зал № 4.

Профессор сходил в магазин за бутылкой, и вскоре мои ноги ощутили под столом приятно холодящую продолговатость форм стеклянного тела.

Томатный сок сразу приобрел иные вкусовые качества, и я стал оглядывать зал, выискивая пронзительным – по моему мнению – оком лица заговорщиков и убийц.

Но в основном это были самодовольные и вместе с тем растерянные лица приезжих, выбравшихся по делам из провинциальных городков, лица отцов семейств, дорвавшихся на день-другой до так называемой красивой жизни, чтобы потом целый год рассказывать об этом своим партнерам по карточной игре.

Некоторые – очень немногие – были с девушками секретарско-продавщицкого вида. Девушки сначала чувствовали себя несколько натянуто, но постепенно оживлялись и позволяли отцам семейств их скромные вольности.

Я вспомнил: «Их добросовестный ребяческий разврат».

Где они – мрачные гангстеры с жевательным табаком во рту и пистолетами на кожаных ремнях под мышкой? Где изможденные морфинисты и жрицы порока с гипнотизирующими глазами, платиновыми браунингами в крокодиловых сумочках?

Я был разочарован.

– Между нами, это не бар Джека Руби, сэр, – понизив голос, сказал у выхода швейцар, оценивший полученный доллар. – Шоферы возят сюда туристов и, конечно, кое-что получают от администрации…

– То-то я и гляжу, что вокруг сплошные отцы семейств, – сказал я недовольно.

– Отцы семейств – это основные посетители всех ночных баров, сэр, – мягко улыбнулся швейцар. – Между прочим, Освальд был тоже отцом семейства. Настоящий бар Джека Руби – это следующая дверь налево, но он теперь закрыт. Смею вас заверить, сэр, что он ничем не отличается от нашего. Так что обмана почти никакого…

Мы вышли и подошли к двери, где находился бывший бар Джека Руби. На двери висела фанерная дощечка с надписью: «Спортивная школа для подростков, опекаемая полицией города Далласа».

9. Бокал Роберта Кеннеди

У сенатора Роберта Кеннеди были странные глаза.

Они всегда были напряжены.

Голубыми лезвиями они пронизывали собеседника насквозь, как будто за его спиной мог скрываться кто-то опасный.

Даже когда сенатор смеялся и червонный чуб прыгал на загорелом, шелушащемся лбу горнолыжника, а ослепительные зубы скакали во рту, как дети на лужайке, его глаза жили отдельной настороженной жизнью. Сегодня, в день своего рождения, сенатор был в ярко-зеленом пиджаке, малиновом галстуке-бабочке, веселеньких клетчатых брюках и легких замшевых башмаках. Но вся эта пестрая одежда, казалось, была рассчитана на то, чтобы отвлечь гостей от главного – от глаз хозяина.

Энергичные руки сенатора помогали гостям снимать шубы, трепали по стриженым головам многочисленных кеннеденков, составивших домашний джаз и упоенно колотивших по металлическим тарелкам. Тонкие губы сенатора улыбались, хорошо зная, как обаятельно они умеют это делать, и вовремя успевали сказать каждому гостю что-нибудь особенно ему приятное.

Но глаза сенатора – два синих сгустка воли и тревоги – никого не гладили по головам, никому не улыбались.

Они обитали на лице, как два непричастных к общему веселью существа. Внутри глаз шла изнурительная скрытая работа.

– Запомните мои слова – этот человек будет президентом Соединенных Штатов, – сказал, наклоняясь ко мне, Аверелл Гарриман.

За столом владычествовал знаменитый фельетонист Арт Бухвальд, похожий на благодушного, упитанного кота, который, однако, время от времени любит запустить когти в тех, кто его гладит.

Арт Бухвальд артистически демонстрировал свою независимость, с легкой ленцой высмеивая всех и вся, включая хозяина дома.

Умные короли всегда приглашали на праздник беспощадно ядовитых шутов. Шуты высмеивали королей в их присутствии, отчего те выглядели еще умнее. Прирученный разоблачитель не страшен, а скорее полезен. Но это понимали только умные короли.

И Роберт Кеннеди хохотал, восторгаясь талантливым издевательством Бухвальда, обнимал фельетониста и чокался.

Но глаза сенатора продолжали работать.

Между тем затеяли игру в жмурки.

Длинноногая художница, надвинув черную повязку на глаза, неуверенно бродила по комнате, ищуще простирая в воздухе руки, окутанные красным газом.

Ее пальцы с маникюром лунного цвета, чуть шевелясь, приблизились к язычку пламени, колыхавшемуся над свечой.

– Осторожней, огонь… – сказал стоящий неподалеку сенатор.

– А, это ты, Бобби, – засмеялась женщина и бросилась на его голос.

Бобби ловко увернулся и отпрыгнул к стене.

Но женщина с черной повязкой на глазах шла прямо на него, преграждая раскинутыми руками пути к отступлению.

Бобби прижался к стене, словно стараясь вжаться в нее, но стена не впустила его в себя.

Когда праздник уже захлебывался сам в себе, мы стояли с Робертом Кеннеди одни в коридоре. У нас в руках были старинные хрустальные бокалы, в которых плясали зеленые искорки шампанского.

– Скажите, а вам действительно хочется стать президентом? – спросил я. – По-моему, это довольно неблагодарная должность.

– Я знаю, – усмехнулся он. Потом посерьезнел. – Но я хотел бы продолжить дело брата.

– Тогда давайте выпьем за это, – сказал я. – Но чтобы это исполнилось, по старому русскому обычаю бокалы до дна, а потом об пол…

Роберт Кеннеди неожиданно смутился, взглянув на бокалы.

– Хорошо, только я должен спросить разрешения у Этель. Это фамильные, из ее приданого…