Волчья хватка. Волчья хватка?2 (сборник)

Верховный узнал старца, поскольку помнил эту фигуру, стоящую у дороги с иконой, но более детально и четко видел на пленке, отснятой по его заданию скрытой камерой.

Некогда высокий и теперь согбенный, костистый старец глядел молодо и даже весело, на непокрытой голове, на седых прямых волосах настыл иней и сосульки.

– Здравствуй, князь, – просто сказал он и остановился.

– Здравствуйте… – Вождь не знал, как его называть, и еще не знал, нужно ли подавать руку. Однако успокоился, вспомнив кавказский обычай, где поведение всегда диктует старший по возрасту.

– Я позвал тебя, князь, чтобы известить: Засадный Полк уходит. – Старец покороче взял повод – конь вскидывал голову и фыркал. – Но теперь ты и сам одолеешь супостата.

Он ожидал что-то подобное, но не сейчас и не так сразу, ибо сам привык решать и говорить последнее слово. И пауза чуть затянулась, прежде чем Верховный нашел что ответить. Никакие привычные в таких случаях фразы и обороты не годились.

– С вами я почувствовал силу, – заговорил он неуклюже, но искренне. – С вами я понял: народ выдержит, победит. Мне тяжело расставаться с вашим воинством… Но я спокоен мыслью, что есть это воинство!

– Прощай, князь. – Старец так и не подал руки, видимо, не принято было, и стал так же медленно забираться на коня.

И все-таки Верховный, как император, на службе у которого состоял неподвластный и потому будто наемный полк, не мог отпустить его просто так.

– Скажите, чем я могу наградить Засадный Полк? Как выразить… свою искреннюю благодарность?

Старец забрался в седло, угнездился, раскинув полы тулупа.

– На Победном Пиру первым словом скажи славу русскому народу. Вот и вся награда, князь.

Развернул коня и поехал крупной, напористой рысью, завивая, закручивая за собой белый снежный шлейф.

Всю обратную дорогу Верховный шел как во сне, не чувствуя ни метели, ни холода, ни времени, отмечая пространство лишь по тому, как глаз выхватывал из снежного марева высокие ели со срубленными вершинами, исковерканную военную технику, следы страшных, недавних боев.

Потом ему вообще стало казаться, что встреча со старцем и прощание ему приснились…

Возвратившись в Москву, три дня Верховный не допускал к себе никого и практически исчез из поля зрения своего окружения, как в начале войны. Он вспоминал сон и чувствовал одиночество. И одновременно разочарование и недовольство собой, прокручивая в памяти скомканный, нелепый момент прощания с беловежским старцем. Задним умом он придумал, как следовало вести себя, что говорить, как стоять, отработал даже два варианта поведения: в одном представлял себя императором со всеми вытекающими, в другом – видел себя простым и благодарным человеком, преклонившим голову для благословления старца.

Надеяться теперь можно было лишь на себя и собственную волю. И политически правильно было отнести явление Сергиева воинства к области юношеских грез и сновидений. На третий день, испытывая похмельное чувство, Верховный вернулся прежним Сталиным, однако увидел в яви атавизм, деталь сна – полковника Хитрова, ожидающего в приемной. Несмотря на то что там были генералы и наркомы, вождь пригласил его первым, как всегда, позволил сесть и подал коробку с папиросами, однако тот отказался от всего и остался стоять. Это вождю не понравилось, ибо так поступали его слуги.

– Товарищ Хитров… – несмотря на это, привычно начал Верховный, расхаживая. – Вы честно и… благородно исполнили свой долг. Какую бы вы хотели получить награду? И где хотели бы продолжить службу?

– В Троице-Сергиевой обители, – внезапно признался полковник. – Это для меня будет самая высокая награда.

Ему не надо было объяснять дважды или растолковывать то состояние, в котором находился Хитров. В своих трехдневных раздумьях вождю тоже приходила эта мысль…

– Я разрешаю вам… служить в монастыре, – после долгой паузы сказал Верховный. – Поезжайте в Троице-Сергиеву лавру. И служите. Насколько мне известно, там находятся мощи преподобного Сергия… И помолитесь за меня.

– Помолюсь, товарищ Сталин…

Проводив его, Верховный на несколько минут вновь погрузился в сон наяву, затем встряхнулся и вызвал из приемной Всесоюзного старосту.

– Товарищ Калинин… Прошу вас издать Указ… о присвоении звания Героя Советского Союза… товарищу Хитрову. Посмертно.

– Посмертно? – невпопад спросил старый слуга. – Но я только сейчас видел его живым и радостным. Еще спросил, как идет жизнь, товарищ Победа…

Верховный оборвал эту речь своим взглядом.

– Полковник Хитров скоро умрет.

Калинин понял его неправильно, и потому у него вмиг запотели очки.

Сейчас, готовясь к встрече великой Тройки в Крыму, он отлично понимал, что предстоит неравный поединок одного против двух, и в результате столкновения ему обязательно навяжут условия, чтобы он после окончания войны с немцами сразу же начал кампанию против японцев на Дальнем Востоке. Навяжут участие в создании международных миротворческих организаций, дабы защититься ими от страха перед Россией, переделят и перекроят мир, чтоб сохранить свое влияние в Европе, обяжут помочь согнать палестинцев с их исконных земель и создать государство Израиль – будущий инструмент и своеобразный засадный полк в руках Запада.

В то время Верховный уже знал, что американцы закончили разработку атомной бомбы и изготовили несколько боевых образцов. Оружие возмездия, о котором мечтал и которое не успел доделать Гитлер, сейчас находилось в руках нового, свежего врага, на встречу с которым он собирался ехать в Крым.

Он даже знал, что Япония будет подвергнута ядерной бомбардировке с единственной целью – подавить свой всеобъемлющий страх. А пока, как доложила разведка, Рузвельт собирается продемонстрировать свой фильм, снятый на испытаниях атомной бомбы.

В день вылета на конференцию Верховный отправил свою свиту на аэродром, а сам с одним лишь телохранителем поехал в Загорск. У императоров была одна замечательная привилегия: их никто не смел спросить, что они делают в данную минуту, зачем и почему. Он оставил машину у монастырских ворот и в одиночку ступил на территорию лавры. За монастырской стеной тоже узнавалось время: на костылях, с палочками, с забинтованными головами по двору выхаживали раненые бойцы. Вождь был в привычной шинели без знаков различия и фуражке, но его никто не узнавал, поскольку никто не мог даже предположить, что сам товарищ Сталин может оказаться здесь.

Русобородого инока в рясе схимомонаха он встретил в галерее царских чертогов. Он не спросил его нынешнего имени и вообще ни о чем не поговорил, а просто снял фуражку, склонил голову и произнес одну фразу:

– Благословите, отец святой.

Инок быстро и коротко перекрестил его, но руки на целование не подал, как это обычно делают, обронил сухими губами:

– Поезжай с Богом.

И еще не утраченной поступью военного человека прошел мимо, опахнув ветром от широкого одеяния…