Волчья хватка. Волчья хватка?2 (сборник)

На Крымской конференции все было так, как предполагал Верховный. Сражение, теперь уже с союзниками, началось сразу же, сначала в приватных беседах с Рузвельтом и Черчиллем, затем битва выплеснулась на обширное поле сражения. В нем уже видели победителя, хотя война еще гремела в Европе, и пытались связать, сострунить, как волка, обездвижить всевозможными обязательствами, договоренностями и пактами, чтобы максимально обеспечить свою безопасность. Между делом, в передышке, Рузвельт показал кинохронику ядерных испытаний, и Верховный впервые в жизни увидел гриб атомного взрыва, раздавленную ударной волной бронетехнику, оплавленную землю и результаты воздействия проникающей радиации. Смотрел страшные кадры и не испытывал ничего, кроме любопытства и легкой зависти: киносъемочная пленка и монтаж были высочайшего качества. Фильм, который он привез в Ялту, сильно уступал в этом отношении, к тому же был немой, и Верховный, прежде чем устроить показ, извинился за техническое несовершенство.

На экране, снятый скрытой камерой, сидел, ходил, щурился на солнце, трогал руками деревья и что-то говорил, тихо улыбаясь, немощный, согбенный старец.

– Что вы хотели нам показать, господин Сталин? – после демонстрации несколько разочарованно спросил Черчилль.

– Я показал вам Россию, – спокойно отозвался Верховный. – И хотел сказать, что ее не надо бояться.

– Но кто этот больной старый человек? – Премьер-министр тяжело задышал, что означало его неудовольствие.

Рузвельт осторожно молчал.

– Этот человек очень старый, но не больной, – пояснил через переводчика Верховный. – Напротив, абсолютно здоров и, как вы заметили, весел.

– Но почему он так медленно и болезненно двигается?

– Он сам себе подрезал сухожилия на руках и ногах. – Сталин старался говорить так, чтобы слова, переведенные на английский язык, не утратили смысла. – И если они срастаются и крепнут, старец подрезает их вновь, чтобы ослабить себя.

– Зачем нужен этот… странный, варварский обычай? – откровенно недоумевал английский премьер-министр, а Рузвельт тем временем молчал напряженно и холодно.

Верховный любил говорить на ходу, потому встал и медленно, крадущейся походкой прошел по ковру.

– Я согласен с вами, господин Черчилль… Обычай на первый взгляд странный, но, полагаю, вовсе не варварский, хотя… очень древний и относится к временам, когда славян именовали скифами. Демократически избранный духовным вождем воин таким образом лишал себя… возможности прибегать в судах и спорах к аргументу… оружия. – Сталин указал трубкой на экран. – Он не в силах поднять меч или ударить кинжалом. Только ослабленный физически человек достигает высокого духовного совершенства. И тогда происходит… ядерный синтез: слабый становится самым сильным.

Ему показалось, что переводчик все-таки не донес истинного смысла, поскольку премьер-министр все еще выражал недоумение и требовал взглядом дополнительных пояснений.

– Все-таки, кто же этот человек? – нарушил молчание Рузвельт.

– Это Россия, – коротко обронил Верховный.

На лице президента медленно вызрел испуг, прикрытый улыбкой полного непонимания.

11

Каймак не говорил – пел и готов был всех расцеловать.

– Я в полном восторге! Все замечательно! Я польщен вниманием, заботой, а главное – оригинальным сценарием отдыха и нашего юбилея! Нет, в самом деле, превосходно! Ни одна бы самая крутая, самая навороченная фирма досуга или туризма не смогла бы предложить ничего подобного!

Он действительно был счастлив и говорил от души, хотя сам не отличался оригинальностью выражений, но Ражный в первые мгновения не сориентировался и воспринимал все как форму сарказма и язвительности.

Потом решил, что шеф «Горгоны» попросту сошел с ума…

– Принимай поздравления, Вячеслав! Шеф доволен! – скрывая неприязнь к Каймаку, сказал финансист.

– Мы стали пресно жить, господа! – вдохновенно продолжал тот, словно выступал перед аудиторией. – С утра и до вечера одно и то же – права человека, права человека… А мне захотелось стать рабом! Да, нормальным рабом, которого эксплуатируют и унижают. Разве никто из вас не испытывал такого желания?.. Оказывается, искренне радоваться способны только рабы… Должен признаться, господа, я занимаюсь делом отвратительным: человеку не нужны ни права, ни свобода. Странно слышать это от меня?.. Мы перестали чувствовать маленькие радости! Прошу вас задуматься над этим!.. Или кто-то готов оспорить?

Желающих оспорить, впрочем, как и сомневающихся, не нашлось. Поджаров сбегал в машину за пледом, завернул Каймака.

– Идрисович, укройтесь, на улице свежо!

Шеф принял это как должное и продолжал говорить за жизнь, совестил и себя, и всех окружающих, будто на смертном одре, отдавал наказы жить проще, скромнее, искать радости дома, а не ездить по всяким островам и берегам.

Его бы можно было принять за сумасшедшего, если бы Ражный вот уже в течение пяти лет не сталкивался с подобной публикой. Они приходили в истерический восторг от простых вещей, зазывали в гости, клялись в вечной дружбе, спрашивали, не нужна ли помощь, и когда таковая требовалась и Ражный наведывался к своим состоятельным знакомым в области или Москве, его попросту не пускала охрана. Но здесь они были искренни в своих порывах, чисты и лицемерны одновременно.

Каймак так и не сказал, где был все это время и кто ему устроил отдых.

Дамы шефа кинулись было к нему с радостными возгласами, но были отвергнуты, после чего Каймак велел трубить сбор. И тут выяснилось, что на базе, кроме спящих в гостинице филологинь, никого нет, все заняты поисками. Хозяин «Горгоны» оказался настолько благодушным, что ничуть не расстроился, сел в машину как был, в калошах, и приказал телохранителям трогать.

Он ломал все планы финансиста – того корежило от негодования, но господин, вкусивший рабства, действительно получил удовольствие от пикника, ничего не хотел слушать и, отдохнувший, теперь весь принадлежал делам государственным, а не «Горгоне». И тем более не тайным замыслам финансового директора. Тот пытался остановить развал своего плана, выгнал из машины телохранителей и «самовары», несколько минут в чем-то убеждал Каймака, но в результате был выставлен на улицу с пачкой долларов в руке.

– Сегодня я должен быть в Нью-Йорке! – вслед ему крикнул шеф, и в голосе слышалось явное раздражение. – Вернусь только завтра. И сразу же приеду сюда.

Спутники его мгновенно оказались в машине, и она рванула с места в галоп. Поджаров сделал вид, будто ничего не случилось, отсчитал деньги и протянул Ражному.

– Это оплата по контракту. За чудесный отдых, лично от шефа. Он еще вернется. А мы продолжим… увеселительное мероприятие. Надеюсь, ты уже принял решение относительно нашего ночного разговора?

Но тут вдруг из гостиницы прибежала взволнованная бандерша и сообщила, что исчезла девушка Миля, и вот уже часа полтора как отсутствует, и на территории базы ее нет.

Все это она говорила финансисту, однако смотрела на Ражного.

– Я не обязан присматривать за твоими… девочками, – сердито ответил Поджаров. – Ищи!

Тогда Надежда Львовна приступила к Ражному:

– Ее охранял ваш человек! Где он? Где Миля?

– Я ее не брал, – язвительно сказал Ражный.

Тут Поджаров стал отсчитывать ей деньги.

– В ваших услугах мы больше не нуждаемся. Всех девочек в микроавтобус и – до новых встреч.

Ему уже не требовалось прикрытие, видимо, он посчитал, что Ражный теперь в его руках и большое число людей на базе принесет лишние хлопоты.

Бандерша деньги взяла, однако выполнять команду не спешила, заявив, что никуда не поедет, пока не найдется злосчастная Миля.

– Пожалуй, я вздремну. – Финансист, вероятно, решил перенести серьезный разговор на более подходящее время. – Приедет эта шпана – толкни, я им мозги поправлю. И последи, чтобы девочки уехали в полном составе.