Вольф Мессинг. Видевший сквозь время

– Никита Сергеич, – добродушно улыбнулся Семичастный. – Комитет госбезопасности особенных протестов со стороны общественности не ожидает! Более того, множество граждан, пострадавших при Сталине, будут приветствовать такое решение... – Семичастный закурил папиросу, бросил спичку в большую хрустальную пепельницу, стоявшую перед ним. – А может, нам к этому делу привлечь... ну, этого... телепата знаменитого... как его, черт возьми! Мессинга. Он же на каком-то своем выступлении конец войны предсказал. И правильно дату назвал... А было это, кажется, в сорок втором году...

– Да, да, да... – остановился пораженный Хрущев. – Правильно говоришь, Семичастный.... Он и Ваську Сталина от смерти спас... Тот поездом в Свердловск поехал, а самолет разбился... Правильно мыслишь, Семичастный, правильно, голова – два уха! – Хрущев засмеялся, покрутил лысой круглой головой. – Этот Мессинг фигура известная... про него все знают – и рабочие, и ученые...

– Вот и я про то, Никита Сергеич! Он же по всему Союзу со своими концертами ездит. Если он, к примеру, объявит где-нибудь принародно, что ему... ну, приснилось, что ли... что Сталина требуют вынести из Мавзолея...

– Кто требует? – спросил Подгорный.

– Да, кто требует? – повторил вопрос Хрущев.

– Да не знаю... ну высшие силы, что ли... – пожал плечами Семичастный, затягиваясь папиросой.

– Марксизм-ленинизм высшие силы отрицает, Семичастный, ты тут религиозный дурман не наводи... – вновь покачал головой Хрущев и невольно посмотрел в сторону Суслова.

Суслов сидел в дальнем углу кабинета у края стола и сосредоточенно смотрел в окно.

– Михал Андреич... что ты думаешь по этому поводу?

– По поводу чего? – спросил Суслов, не отрывая взгляд от окна, за которым видна была Старая площадь, свободная от машин, и милицейские патрули недалеко от здания ЦК партии.

– По поводу Мессинга, конечно!

– А что вы хотите от этого Мессинга? – глядя в окно, скрипучим фальцетом ответил Суслов. – Обыкновенный шарлатан... фокусник... чем он лучше Кио?

– Но Кио – он, как это?.. – Хрущев глянул на Подгорного, и тот подсказал:

– Иллюзионист...

– Все они... иллюзионисты... – с каменным выражением лица заявил Суслов и поправил чуб надо лбом

– Так что, с Кио поговорить советуешь? – уже неуверенно спросил Хрущев и сам себя оборвал: – Да какой Кио? У Мессинга авторитет среди зрителя... Телепат! Мысли чужие, как свои, читает! Мне многие рассказывали...

– За его голову в тридцать восьмом году Гитлер обещал двести пятьдесят тысяч марок, – сказал скромно сидевший в углу аккуратно причесанный молодой человек в темном костюме.

– Гитлер? Двести пятьдесят тысяч? За что? – вскинулся Хрущев.

– Мессинг предсказал ему поражение, если онпойдет на восток, и насильственную ужасную смерть, – таким же безучастным голосом сообщил молодой человек.

– Мне помощники докладывали – он все какие-то записки мне писал...

– Какие записки? – насторожился Семичастный.

– Какую-то лабораторию предлагал создать, – усмехнулся Хрущев. – Для изучения его чудесных сопособностей... Хе, черт, такое самомнение – не приведи Господи! Лабораторию целую – вот ведь наглость какая у людей бывает!

Воцарилось молчание. Семичастный снова закурил и сказал:

– Да, да... в Комитете есть такие сведения... Он и в Германии какую-то лабораторию создавал. По изучению телепатии и парапсихологии. Вместе с неким Ганусеном – приближенным к Гитлеру и ко всей фашистской верхушке доктором-телепатом. Тоже занимался предсказаниями.

– Ты слышишь, Михал Андреич, слышишь? – вновь воодушевился Хрущев.

– Слышу... – скрипуче отозвался Суслов. – Продолжайте, пожалуйста.

– Вроде Гитлеру это не понравилось, эти игры с лабораторией. Он приказал Ганусена и Мессинга ликвидировать. Ганусена ликвидировали, а Мессингу удалось бежать сначала в Польшу, а потом в Советский Союз. Семья вся погибла в варшавском гетто... Не уверен, что все сведения точны, но... это все, что у нас есть по Мессингу, – развел руками Семичастный.

– Откровенно говоря, товарищи, я не вижу такой уж настоятельной необходимости сейчас убирать Сталина из Мавзолея. Куда спешим? Нельзя идти на поводу у толпы, – тем же скрипучим фальцетом проговорил Суслов и посмотрел на Хрущева: – Впрочем, Никита Сергеич, если ты настаиваешь, я не возражаю...

Хрущев переглянулся с Подгорным и Семичастным, и все трое с облегчением улыбнулись. Но Суслов успел перехватить эту “переглядку” и проговорил:

– Я слышал, он вышел с Лубянки от Берии без документов?

– Да, Михаил Андреевич, – подтвердил Семичастный. – Сотрудники комитета рассказывали. Он еще по чистому листу бумаги получил в отделении госбанка сто тысяч рублей.

– А что он сейчас делает? – уже заинтересованно спросил Суслов.

– Работает в Москонцерте. Ездит с гастролями по нашим городам.

– Надеюсь, за границу его не выпускают? Это опасный человек, за ним смотреть надо, – велел Суслов.

– Мне Семичастный о нем докладывает, Михал Андреич. Так что ты зря беспокоишься, – сказал Хрущев и остановился перед Семичастным: – Давай-ка ко мне этого фрукта послезаврта. Часикам к двенадцати.

Товарищ Сталин! Вы большой ученый,В языкознании познали толк,А я простой советский заключенный,И мне товарищ – серый брянский волк...

Витюша Подольский хорошо играл на гитаре и задушевно пел хрипловатым, простуженным голосом:

За что сижу, по совести, не знаю,Но прокуроры, видимо, правы,И вот сижу я Туруханском крае,Где при царе сидели в ссылке вы...

В гримуборной было тесно: артисты сидели на стульях, на диванчике, многие устроились прямо на полу, рядом с ними стояли стаканы и кружки и просто бутылки с пивом. Мессинг с Аидой Михайловной, Дормидонт Павлович, Артур Перешьян, Артем Виноградов и Раиса Андреевна и еще много других артистов Москонцерта...

Я вижу вас, как вы в партийной кепкеИ кителе идете на парад,Мы рубим лес по-сталински, а щепки...А щепки, разумеется, летят! —

продолжал петь Витюша Подольский.

Рядом с ним, на низком пуфике, вытянув длинные красивые ноги в тренировочных рейтузах, сидела девица лет двадцати с небольшим, большеглазая, большеротая, с полными чувственным губами. Она курила сигарету и не отрываясь смотрела на Подольского. И в глазах у нее было столько открытого обожания и страсти, что всем вокруг даже неловко становилось. А Витюша делал вид, что не замечает этого обжигающего взгляда, смотрел то на одного, то на другого слушателя, подмигивал, улыбался и пел: