Вольф Мессинг. Видевший сквозь время

– Честное слово, я говорю правду, господин офицер.

– Гражданин старший лейтенант, – строго поправил старлей. – Господа у нас давно в Черном море потонули.

– Прошу прощения, гражданин старший лейтенант. Но я говорю правду. Я бежал в поисках убежища. Я прошу защиты от фашистов. У меня не осталось никого родных. Меня убили бы, если бы я не убежал... честное слово, гражданин старший лейтенант... – Мессинг посмотрел в глаза старлею, и тот вдруг смутился, отвел взгляд в сторону, пробомотал негромко:

– Сразу и убили... вот не убили же, спасся...

Лейтенант Перегудов вошел в маленькую комнатку, где за рацией у окна сидел радист и настраивал ее, поворачивая тумблеры то в одну, то в другую стороны. Еще двое красноармейцев курили, расположившись на лавке у двери. При появлении лейтенанта они встали.

– Да сидите, – махнул рукой Перегудов. – Старлей у себя?

– Перебежчика допрашивает, – коротко ответил радист.

– Давно?

– Давно... больше часа... Чего он там с ним тары-бары разводит, не знаю... – пробормотал радист, не отрывая взгляда и рук от рации.

Из-за двери послышался хохот, потом громкий голос старлея. Перегудов удивленно посмотрел на солдат, на радиста:

– Чего это он там хохочет? Пьяный, что ли?

– Ну, давай еще! – смеялся старлей, держа в руках колоду карт. – Ах ты как, фокусник, твою мать! Ну а сейчас какую я загадал? Нет, я три карты загадал! Какие?

– Дайте мне колоду, – попросил Мессинг. – Какие карты вы загадали? – Он потасовал колоду, потом выбросил на стол даму треф, короля пик и туза червей, спросил: – Эти?

– Ну, точно! Во дает, а! – восхищенно заржал старлей. – Ты, значит, мысли читаешь?

– Иногда получается, – чуть усмехнулся Мессинг.

– Ну хорошо, а чего я вот сейчас подумал? Угадай? Сможешь?

– О чем вы сейчас подумали? – переспросил Мессинг. – Можете порадоваться – ваше представление на повышение подписано в штабе округа и ушло в Москву... кажется, в министерство... как оно у вас называется? Обороны...

– Ну ты-и... – выдохнул старлей. – Точно?

– Точно, точно... Через две недели узнаете...

– Ну ты-и... дьявол, честное слово... Вот это фокусник так фокусник... Теперь понятно, чего за тебя Гитлер награду назначил... Кормили тебя?

– Ничего, я потерплю...

– А чего терпеть-то? У нас тут не тюрьма. Горбенко!

В комнату вошел могутного вида детина, мрачный, со злыми, глубоко посаженными глазами:

– Слухаю, товарищ старший лейтенант.

– Отведи-ка гражданина артиста в столовку. Пусть накормят. Одежду его высушили?

– Так точно, товарищ старший лейтенант.

– Вот и одежду ему отдайте... а то он в форме на чучело огородное похож, – старлей усмехнулся. – Топай, артист, рубай вволю. После еще побеседуем.

В комнату вошел Перегудов, посмотрел на Мессинга, потом на старлея:

– Я там полчаса уже жду, между прочим.

– Ого, Перегудов! Давай, заходи. Тут такое дело, мать честная. Тут такое дело...

В каптерке, старой бревенчатой избе, на деревянных полках стопками лежало обмундирование, включая пилотки, белье, портянки и прочее солдатское имущество, рядами стояли сапоги, на гвоздях висели ремни. Старшина выдал Мессингу его вещи – высушенные и отглаженные пиджак и брюки, рубашку, пальто и ботинки.

Мессинг тут же переоделся. Могутный старший сержант стоял, подпирая плечом дверной косяк, и курил самокрутку.

В пустой столовой – просторном помещении, чем-то напоминавшем сарай, – стояли три длинных, во всю комнату, стола, за один из них Горбенко усадил Мессинга. Повар, грузный старшина в белом колпаке и грязном фартуке поверх гимнастерки, поставил перед ним глубокую миску дымящихся щей с плавающими кусками мяса, большую тарелку с мятой картошкой и тушенкой, тарелку с крупно нарезанными помидорами и огурцами и три стакана компота.

– Что вы, зачем столько? – испуганно посмотрел Мессинг на большую и глубокую миску со щами. – Я все это не съем.

– Больной, что ли? – мрачно спросил повар в белом колпаке.

– Нет, я здоров...

– Тогда ешь – здоровее будешь. Вкусно. Люди всегда добавки требуют. – И повар ушел к себе на кухню, отгороженную деревянной стеной с большим окном, в которое подавали еду.

Горбенко по-прежнему стоял, подперев дверной косяк, и молча смолил самокрутку.

Мессинг принялся есть, поглядывая на стены, на которых было развешано множество плакатов, изображавших красноармейцев в летнем и зимнем обмундировании, а также винтовки и автоматы... пулемет в разобранном виде... ручные противопехотные и противотанковые гранаты... разрез окопа полного профиля... Были плакаты с лозунгами “ЗАЩИТИМ ПОКОЙ И ТРУД СОВЕТСКИХ ГРАЖДАН”, “КРАСНАЯ АРМИЯ ВСЕХ СИЛЬНЕЙ!”.

И посредине стены висел непременный портрет Сталина. Мессинг ел мясные щи и поглядывал на Сталина. И Сталин смотрел на него с лукавой улыбкой.

Ворот гимнастерки старшего лейтенанта Скрыпника был расстегнут, волосы всклокочены, в глазах горели азарт и почти детское любопытство. Под столом он перетасовал колоду потрепанных карт, потом вынул одну и взглянул на Мессинга, все так же сидевшего перед ним на стуле:

– Ну а щас какую карту я вытащил?

– Семерку пик, – спокойно отвечал Мессинг, глядя в окно, за которым уже наступали сумерки следующего вечера.

– Ну ты даешь, артист... А щас чего я вытащил?

– Даму червей...

– Точно! Ну ты даешь... Как же у тебя это получается? – не переставал удивляться старлей. – Ну скажи, будь человеком? Где ты шельмуешь? Как?

– Да никак я не шельмую... – устало улыбался Мессинг. – Я просто вижу.

– Как видишь? Я же руки с картами под столом держу – как ты можешь увидеть?

– Я их мысленно вижу... В голове представляю карты – и как вы их тасуете, и какую карту вытаскиваете...

– Да как же это возможно? Не-ет, ты не хочешь говорить, артист, нехорошо! Я к тебе со всей душой, а ты... темнишь!

– Нет, нет, не темню... я просто читаю ваши мысли. Вы же видите карту, которую вытащили из колоды, а я улавливаю ваши мысли и тоже знаю карту, – все с той же вежливой улыбкой отвечал Мессинг.

Открыв рот, старлей обалдело смотрел на Мессинга и ничего не понимал. Потом сказал отрешенно:

– Ты страшный шпион... Тебя надо немедля расстрелять...

– Нет, нет, что вы! Не надо меня расстреливать! – не на шутку испугался Мессинг, глядя на застывшее лицо старлея. – Давайте я вам лучше другие фокусы покажу.