Вольф Мессинг. Видевший сквозь время

– Не надо, Осип Ефремович, я сама как-нибудь... – с той же мягкой улыбкой перебила Аида Михайловна. – Я действительно работаю в управлении культуры облисполкома. Я бывала на многих ваших концертах, Вольф Григорьевич...

– Благодарю вас, Аида Михайловна, вы правы, мне очень нужен помощник, но не только на сцене, но и в выборе...

– Я этого еще вам не говорила... – опять улыбнулась женщина.

– Разве не говорили? А мне послышалось...

– Вот именно, вы успели прочитать мои мысли раньше, чем я их высказала вслух. С вами опасно женщине... особенно незамужней...

– А вы не замужем? – тупо спросил Мессинг.

Осип Ефремович хихикнул и сказал:

– Надеюсь, вы понравились друг другу. С остальными вопросами прошу в мой кабинет. – Он широким жестом указал на дверь с табличкой “Администратор” и вошел первым, оставив дверь открытой.

Они вышли из театра и медленно пошли по улице. Стояла холодная и ясная осень. Ледяной ветер, казалось, насквозь продувал Аиду Михайловну в ее стареньком тонком пальто, небольшая шляпка едва держалась на пышной прическе. Женщина то и дело дотрагивалась до нее рукой, словно проверяла, не сдуло ли ее с головы.

– Мне кажется, перед каждым вашим выходом нужно вступительное слово, которое объясняло бы суть ваших действий... суть вашего таланта... и какие проблемы стоят перед современной наукой в связи с телепатией и гипнозом...

– Ну что ж, – быстро взглянул на нее Мессинг, – мое следующее выступление через два дня. Сумеете вы написать такое предварительное слово?

– Я напишу... правда, не уверена, что с первого раза все получится...

– Получится, получится, – заверил ее Мессинг и переменил тему разговора: – Вы всегда жили в Новосибирске?

– Нет, мы приехали сюда в тридцать седьмом году. Отца сослали... ну и мы за ним приехали.

– Отец и мать умерли?

– Да, отец в позапрошлом, а мать в прошлом году... И живу я теперь одна... – Аида Михайловна улыбнулась. – Но не скучаю. Много работы... у меня есть хорошие друзья, хотя я больше люблю одиночество...

– Любите читать и слушать музыку, – добавил Мессинг. – Музыку классическую... Любите Рахманинова, Чайковского... Грига... я не ошибся? – Он заглянул ей в глаза.

– Да, люблю больше всего именно тех, кого вы назвали... Я же говорю, с вами опасно... вы уже все знаете, и женщина становится беззащитной перед вами... А вам правда нужен помощник?

– Да, конечно. Я не раз говорил об этом Осипу Ефремовичу. За границей у меня долгие годы было даже два помощника. Прекрасные, замечательные люди... но они погибли... их убили фашисты на моих глазах. После чего мне удалось убежать в Советский Союз. И здесь у меня помощника нет... хотя, конечно, можно и без помощника...

– Скажите, вы принимаете посетителей, говорите им о судьбе их близких и родственников и – вы сильно устаете от этих приемов?

– Конечно, устаю... это требует большого напряжения. Потом сильно болит голова, наступает упадок сил... Но ничего, справляюсь. Какой бы ни была моя жизнь, я доволен... и благодарен судьбе...

– Вы верующий человек?

– Нет, в Бога я не верю... Правда, следует сначала понять, что такое есть Бог?

– Вы знаете это? – она пытливо посмотрела на него.

– Нет. Могу только думать об этом... могу предполагать... А вы верите?

– Я – член партии, мне не положено верить в Бога, – улыбнулась Аида Михайловна. – Мне положено считать, что все это предрассудки... Как сказал Ленин: “Религия – опиум для народа”.

– Опиум? – переспросил Мессинг. – А вы знаете, что при правильном употреблении опиум излечивает от очень многих тяжелейших болезней.

– При члене партии говорить такое небезопасно, – засмеялась Аида Михайловна.

– Ну какой вы член партии... так, для проформы. Я хоть и недавно в Советском Союзе, но уже многое понял. – Он хитро посмотрел на нее. – Прежде чем пытаться понять, что есть Бог, не мешало бы узнать, что есть человек. Мы ведь об этом так мало знаем и столько глупостей разных нагородили...

– Может, это и хорошо... – вздохнула Аида Михайловна.

– А вы не хотите пригласить меня к себе? – он вновь лукаво поглядел на нее. – Признайтесь, вы об этом только что подумали?

– Вы действительно чудовище... – покачала головой Аида Михайловна.

– Могу только добавить – влюбленное чудовище... – подсказал Мессинг.

Они проходили мимо ресторана, когда тяжелые дубовые двери с золочеными ручками распахнулись и на улицу вывалился человек в расстегнутом пальто и шляпе, сдвинутой на затылок. Это был Дормидонт Павлович, сильно пьяный и громко поющий:

На земле весь род людско-о-ой,Чтит кумир один бесценный,Он царит над всей вселенной,Тот кумир телец златой!

Простуженный бас Дормидонта гремел на всю улицу.

– Это, кажется, ваш? – тихо спросила Аида Михайловна.

– Наш, наш,.. – пробормотал Мессинг, быстро оглянулся по сторонам и бросился к Дормидонту Павловичу. – Дормидонт, Дормидонт, ты с ума сошел!

– Прочь от меня, еврейская морда! Зашибу-у! – возопил Дормидонт Павлович, царственным жестом отстраняя от себя Мессинга, и вновь завел на всю улицу так, что прохожие шарахались в стороны:

Много песен слыхал я в родной стороне,В них про радость, про горе мне пели,Но из песен одна в память врезалась мне —Это песня рабочей артели.Э-эй, дубинушка-а-а, ухнем!Э-эх, зеленая, сама пойдет!

– Прекрати немедленно! – взвизгнул фальцетом Вольф Григорьевич, и Дормидонт осекся, уставился на Мессинга, сопя и тяжело дыша.

– Тебе чё от меня надо, дьявол?

– Если ты сейчас не прекратишь орать...

– Я не ору, я пою!

– Если ты сейчас же не прекратишь петь, тебя заберут в милицию и будет страшный скандал, понимаешь? Это я тебе как Вольф Мессинг говорю, а Вольф Мессинг не ошибается, мой дорогой Дормидонт, ты это прекрасно знаешь!

– Знаю-у-у... – промычал Дормидонт. – Из всех евреев ты – самый страшны-и-ий!

Аида Михайловна тихо рассмеялась, наблюдая за ними. Дормидонт вдруг облапил Мессинга, навалился на него всем грузным телом и загудел:

– Вольфушка-а, я выпить хочу-у-у... а денег – черт-ма!

– Аида Михайловна, у вас есть дома выпить? – спросил, обернувшись, Мессинг.

– Найду что-нибудь... Только держите его, Вольф Григорьевич, а то он сейчас упадет.

Квартирка у Аиды Михайловны оказалась маленькой и опрятной. Но опрятность эта была нарушена грузной фигурой Дормидонта, развалившегося на небольшом диване и храпевшего во всю глотку.