Вольф Мессинг. Видевший сквозь время
Шрифт:
– Может, запретить?
– Да сиди ты!..
Мессинг подошел к краю сцены и прикрыл веки... вытянул вперед руки, пальцы слегка подрагивали...
...Перед глазами космическая мгла, бесконечная, леденящая... безмолвные планеты вращаются в бесконечном пространстве космической бездны... И вот выплывает сине-зеленая, окутанная клочьями облаков Земля... Она стремительно приближается... она окутана дымом и туманом... Сквозь этот дым едва заметна бледная зеленая Луна...
Лицо Мессинга было напряжено, веки вздрагивали... пальцы вытянутых рук тоже дрожали. И зазвучал голос, чужой, неузнаваемый, словно доходящий из космической глубины... Он говорил о том, что видел... и
...Развалины Сталинграда... обгорелые почерневшие остовы домов, груды битого кирпича и щебня... колонны бредущих мимо обмороженных пленных немцев в разбитых сапогах, валенках и даже лаптях...
...Разбитое обгоревшее здание универмага. Перед входом в подвал толпятся советские офицеры, улыбаются, смеются, радуются. Многие курят. Полушубки у них расстегнуты, на гимнастерках покачиваются ордена и медали... Это победа!
...И вот подвал универмага. Большой стол, вокруг которого стоят советские офицеры. Сбились в кучку немецкие генералы. К столу подходит фельдмаршал... это фон Паулюс... садится... К нему придвигают бумагу. На ней написано крупно, так, что можно прочесть: “АКТ о безоговорочной капитуляции!”. Паулюс берет ручку, макает перо в большую чернильницу и подписывает бумагу.
...И вдруг взгляду Мессинга открывается черная Волга с белыми заснеженными берегами... черные крутобокие волны катят к берегу... и от воды идет пар...
А зрители в зале слышали низкий, протяжный голос:
– Я вижу великую победу на Волге... вижу тысячи пленных немцев... снег и кровь, и кровь... трупы наших и немецких солдат... очень много трупов... их нельзя сосчитать... Генерал-фельдмаршал фон Паулюс подписывает акт о безоговорочной капитуляции... Это случится скоро, в феврале сорок третьего года... – продолжал звучать голос Мессинга. – Люди всего мира запомнят это сражение под названием Сталинградская битва... Но я вижу еще... я вижу весну... я вижу Берлин...
Бои за Берлин... Орудийные батареи изрыгают залп за залпом... танки на улицах города стреляют по окнам домов, наполовину разрушенных, с обгорелыми черными провалами окон... пылает здание рейхстага... Два советских солдата ползут по ребрам-стропилам обгоревшего купола... устанавливают красное знамя... И снова – толпы пленных... Гора оружия, на которую подходящие немцы бросают и бросают автоматы, винтовки, пистолеты... Колонна пленных немецких солдат под конвоем советских автоматчиков двигается по дороге... Знамя победы над куполом рейхстага, дымный ветер треплет полотнище...
У стен рейхстага советские солдаты беспорядочной пальбой встречают известие о капитуляции... Пули веером бьют в стены... в колонны, оставляя выбоины... Какой-то усатый солдат в сдвинутой на затылок пилотке и лихим чубом, закрывавшем половину лба, пишет мелом на иссеченной пулями и осколками стене: “Иванов Григорий. Пришел с Волги...”
– Это будет великая победа... – произнес голос Мессинга. – И это случится в мае сорок пятого года... Да... поверьте мне – наша победа будет в мае сорок пятого года... Самая прекрасная весна в жизни нашего великого народа, который зовется советским...
Зал молчал. Все смотрели на Мессинга, внимая каждому его слову.
– В мае сорок пятого... – прошептал подполковник НКВД.
– В мае сорок пятого... – пробежал шорох по всему залу. – В мае сорок пятого...
– Ох ты, ишшо два года с лишним мучаться... что ж так долго-то?
– Перекрестись, дурень, хоть в сорок пятом, а мы их одолеем...
– Да брехня все это... дурят нас, а мы слухаем...
– Кого дурят, а кого на ум наставляют. Вон отец Михаил
в Троицком тоже говорил – в сорок пятом одолеем фашиста... Сам слыхал...– Говорить мы все горазды... язык без костей – мели Емеля, твоя неделя...
Мессинг открыл глаза, медленно повернулся и пошел со сцены за кулисы.
Зал продолжал напряженно молчать, не раздалось ни одного хлопка. Первым поднялся и пошел по проходу к дверям подполковник НКВД.
Москва, декабрь 1942 года
Сталин прохаживался по кабинету, время от времени дымил трубкой. Берия сидел сбоку от стола, внимательно следил за его перемещениями.
– Значит, сказал, в феврале сорок третьего?.. – задумчиво произнес Сталин.
– Да, Коба, сказал, в феврале сорок третьего закончится Сталинградская битва... – заговорил Берия.
– Чем закончится? – перебил Сталин.
– Полным разгромом гитлеровских войск и нашей победой, – ответил Берия. – Почему в феврале – непонятно?
– Потому что в феврале планируется окружение всей группировки Паулюса под Сталинградом. Неужели не знаешь, Лаврентий? – Сталин насмешливо посмотрел на него. – Что еще он говорил?
– Сказал, в мае сорок пятого мы возьмем Берлин и Германия подпишет акт о безоговорочной капитуляции. Почему в мае – непонятно! Почему сорок пятого – тоже непонятно... Не верит он в наши силы, Коба, вот что я думаю. Сказал при полном зале зрителей – теперь по всей стране расползется... Он что, разве не понимает, какую ответственность на себя берет, а? А если в мае сорок пятого ничего такого не случится, он что думает, народ забудет, что он обещал? Думает, мы забудем? Коба, предлагаю вызвать его сюда и...
– Вызвать сюда? – переспросил Сталин, продолжая ходить по кабинету.
– Можно и там, конечно... – Берия поправил пенсне, улыбнулся. – Ты прав, Коба, там даже удобнее...
– Что удобнее? – Сталин остановился перед ним. – Убить его?
– Ну да... – развел руками Берия, и на лице его отразилось недоумение. – Он же еще черт знает чего напророчить может...
– А что он плохого напророчил? – удивился Сталин. – Разгром немцев под Сталинградом? Что мы Берлин возьмем? Правда, через два с половиной года, но... большая война идет, Лаврентий... и в этой войне легкой и скорой победы не будет... Русский народ – терпеливый народ. Как говорил великий поэт Некрасов: “Вынесет все, и широкую, ясную грудью дорогу проложит себе...”
Сталин остановился перед окном и замолчал, глядя на зубчатые стена Кремля, на Москву...
Молчал и Берия. Ждал.
– Зачем убивать, когда человек пригодиться может? – проговорил Сталин, глядя в окно. – С кем тогда работать будешь?
– А если убежит? Он ведь сквозь стены пройти может, ты ведь знаешь, Коба.
– Некуда ему бежать... Он к нам пришел. Он поверил в Советский Союз. Он честный человек и может быть полезен... Привези его в Москву, Лаврентий.
– С женой?
– Он уже успел жениться? – усмехнулся Сталин. – Вот видишь, Лаврентий? А ты говоришь, сбежит... Такие люди не бегают туда-сюда...
Транспортный самолет с с утробным ревом полз по ночному небу. Аида Михайловна и Мессинг сидели рядом на железных сиденьях и смотрели в иллюминатор. Мессинг приобнимал жену за плечи. Два офицера НКВД с квадратными, обветренными лицами, в белых полушубках и шапках отсутствующими взглядами смотрели в пространство, казалось, вовсе не замечали присутствия Аиды Михайловны и Мессинга.
От рева двигателей закладывало уши, и Мессинг с женой только переглядывались и улыбались друг другу. В иллюминатор была видна черная бархатная бездна, истыканная мириадами голубых огоньков.