Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

Оно бледнело, будто облитое молоком. По нему тянулся, разветвляясь, Млечный Путь… Тянулся на юг… И Аким Морев представил себе, что сейчас Елена сидит в саманушке у открытого окна и тоже смотрит на Млечный Путь.

— Поклон тебе, родная моя! — прошептал он.

Где-то далеко за Волгой снова поднималось солнце, и, как вчера, Дон завихрился снежинками-беляками, отражая в себе восход.

Глава шестая

1

Вчера вечером, воспользовавшись словечком Петина «погодя», Елена еще раз позвонила в обком. Петин ответил, что Аким Морев еще не вернулся в Приволжск, что он находится в Нижнедонском районе и вернется не раньше, как дня через три-четыре.

— Так, Елена Петровна, сказал мне Аким Петрович. И как это хорошо, что вы оба Петровичи, — добавил Петин и этим подчеркнул свое особое отношение к Елене.

А Елена встревожилась: Нижнедонской район — сосед Разломовского.

«Аким непременно заедет. Конечно, не в Разлом, а сразу туда, ко мне, в саманушку. Почему же с фермы не шлют коня? Аким, возможно, уже там… а меня нет», — так беспокойно думала она, сидя под окном в ожидании. И на заре увидела, как по улице засеменила лакированными копытцами новая отара, подаренная чабанами Егору Пряхину, и как он сам шел впереди нее, держа в руках высокий посох и раскланиваясь направо и налево. Рядом с ним шагали его сыновья и тоже раскланивались направо и налево, всем своим поведением показывая, что они-то и есть самые настоящие чабаны. А волкодавы, опустив хвосты, окружили овец и зорко посматривали во все стороны: овцы наши — не тронь!

— Егор Васильевич ожил, — тихо произнесла Елена.

Видимо, те же слова произносили и односельчане, приветствуя его из окон, калиток и от ворот.

У домика Анны Арбузиной Егор Пряхин придержал отару, долго смотрел на резное крылечко, на петуха-флюгер, затем перевел взгляд на окна и, увидав Елену, знаками спросил, можно ли ему повидать Анну Петровну. Елена знаками же ответила, что делать этого пока не следует. Егор опустил голову, с минуту стоял в раздумье, затем о чем-то поговорил с сыновьями, и те нехотя направились к своему двору, а отара, как горячая зола, потекла за чабаном и двумя его помощниками, охраняемая волкодавами.

Когда овцы скрылись из села, оставив после себя легкую, как утренняя дымка, пыльцу, в комнату вошел возбужденный Иван Евдокимович. Оказывается, он тоже наблюдал за Егором Пряхиным. Он тихо сказал:

— Народ-то! Народ-то как лечит. Мария Кондратьевна — только микстурку, только порошки. А чабаны душу излечили и зарядили Егора Васильевича, как пушку.

— Вы уже впадаете в идеализм, товарищ ученый: мол, излечили душу, излечится и рана? — возразила Елена.

— Что? — сердито буркнул академик.

— У Анны малярия, а у Егора Васильевича большая неприятность. А вы о душе, как поп.

Иван Евдокимович чуточку оторопел, сраженный столь напористым возражением, и даже подумал: «Экая наша молодежь: все ломает, выпрямляет», — и еще сердитей заворчал:

— Человек, матушка моя, не мертвая, а живая материя, да еще высшая: он выделяется среди мира животных еще и тем, что у него имеются особые функции мозга: думать, размышлять, анализировать события, любить, ненавидеть и так далее. И все это, что мы условно называем душевными переживаниями, воздействует на весь организм человека. Любовь, например, — одно из душевных переживаний. Что же, вы полагаете, если человека разлюбит его возлюбленная, так это душевное переживание никак не отразится на его организме? Чепуха, матушка моя! Вы — ветврач, имеете дело с конями и думаете, что человек — то же самое, что лошадь?

— Но я не отрицаю медицину.

— И я не отрицаю. Но медикаменты надо применять в соответствии с общим состоянием больного, и, главное, надо отыскать и устранить тот толчок, который вызвал болезнь. У Егора Васильевича болезнь вызвана гибелью отары, у Аннушки — гибелью сада. Чабаны — народ мудрый: они устранили толчок тем, что привели Егору Васильевичу отару овец, сказав: «На, владей, Егор Васильевич». Тот и ожил. У Аннушки малярия вызвана страшным толчком — гибелью сада. Вы как врач прекрасно знаете, что в человеческом организме ютятся почти все виды бактерий и вирусов. Пока организм крепок, то есть здоров, злые бактерии и вирусы находятся в положении бандитов со связанными руками. Толчок со стороны внешнего мира — и организм слабеет. Тогда-то и развязываются руки у бандитов — микробов и вирусов, и они начинают действовать. Вирус малярии дремал в организме Аннушки, и вот страшный толчок со стороны внешнего мира, и бандит — вирус малярии — занес свой нож. Понятно, матушка моя? Ведь это же утверждает и ваш учитель Рогов, препаратом которого вы лечите коней от инфекционной анемии.

— Да, эго так, — согласилась Елена. — Конь попадает в плохие условия: бескормица, простуда и так далее — и в организме просыпается вирус анемии.

— Значит, вызывает болезнь толчок со стороны внешнего мира? А Мария Кондратьевна — только порошки, только микстурки… Тычется, как слепая. А что ей Аннушка — объект для испытания, кролик?! Кричит: «Академик против медицины, у него мозги набекрень!» Это у нее они набекрень. Посмотрите, всю аптеку сюда стащила и полагает, что это и есть доподлинная медицина: пихай в больного все, что взбредет в голову.

— Вы утрируете, — опять возразила Елена, хотя сама она уже глубоко задумалась над словами академика.

— На ее утрированное утверждение и я вынужден утрированно отвечать ей.

— Но почему же вы, милый наш Иван Евдокимович, не устраните внешний толчок, разбудивший в Анне малярию? Чабаны, выходит, мудрее вас, академика? — полушутя, но и с досадой подчеркнула Елена.

— Оно легче — овец отделить. А сад? Пятнадцатилетние яблони не перенесешь на площадку в десять гектаров. Сади двухлетки и жди урожая шесть — восемь лет. Аннушка на сад потратила пятнадцать лет! Теперь снова трать лет десять… Жизнь и закончится.

— Ну уж! Через десять лет Анне будет пятьдесят, как вам теперь. Да вы действуйте, а то больно много рассуждаете. Отправляйтесь-ка в сад, посмотрите на его остатки.

— Останки, хотите сказать?

— Ну, пусть будет по-вашему. Ступайте. А мы тут с Марией Кондратьевной займемся Анной. Что так страшно смотрите? Покормим Аннушку. Только покормим, — успокаивая, проговорила Елена и погладила его седые, но еще густые волосы.

Он перехватил ее руку, поцеловал в ладонь и, сдерживая слезы, клубком подступившие к горлу, сказал:

— Спасибо, Елена Петровна, — и вышел из комнаты, в дверях столкнувшись с Марией Кондратьевной.

— Что, бирюк? — буркнула та, давая ему дорогу, но в ее голосе уже не слышалось раздражения: сейчас она была готова лечить и самого академика.

2

— Еленушка, здравствуй, — заговорила Мария Кондратьевна, зорко поглядывая на Анну. — Слыхала, номерок какой академик выкинул? Все лекарства мои прикрыл простыней.

— Об этом знает уже вся улица.

— Вообще у академиков, по-моему, мозги в том или другом пункте обязательно набекрень, — продолжала Мария Кондратьевна, не обращая внимания на слова Елены. — У нашего, видала, в каком месте мозги набекрень? Медицину не признает.

— И это ваше мнение до него дошло.

— А я — то его уважала, я — то его ценила, — все так же продолжала Мария Кондратьевна, повторяя, видимо, уже десятки раз сказанные ею же слова. — Хорошо, что ушел, а то бы я вытурила его отсюда. Прости, говорю: «вытурила». Научилась в Разломе. Да крепче, чем «вытурила», слова не подберешь. — Говоря все это, она сбросила легкое пальто, местами уже выжженное солнцем, сняла шляпку довольно устаревшего фасона, надела халат, затем засучила рукава, вымыла руки. — Мы с тобой сейчас приступим к исправлению ошибки всемирно известного академика Бахарева. Недавно я читала в газете, что гибрид пшеницы-пырея, выведенный Бахаревым, проник даже в Индию. Видите, какой он знаменитый… и гибрид и академик наш дорогой… А с медикаментами наглупил. Значит, мозги набекрень. — И, войдя в комнату, где лежала Анна, шепотом предложила Елене: — Сначала давай Аннушку освежим. Где у меня спирт? — Она пошарила в чемоданчике и, достав флакончик, продолжала, снова обращаясь к Елене: — Освежим поры, потом дадим больной глюкозу. Сердце твоей сестрицы хорошее… это спасает ее. Сподвижница ты моя! — неожиданно и с какой-то горькой иронией подчеркнув слово «сподвижница», сказала Мария Кондратьевна. — А ведь замужем она второй раз и беременна второй раз. Бывало, все бегала ко мне, жаловалась, да так весело: «Что-то я, Кондратьевна, Петюшу сродила, а больше не получается?» Осмотрю ее — сок-баба… Теперь опять забеременела. Раздень-ка ее на минутку, — взяв в руки вату и флакончик со спиртом, распорядилась Мария Кондратьевна.