Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

Но когда Люся сделала прививку восемнадцатому коню, все девушки вдруг резко обернулись: первый конь, которому был сделан укол, вдруг рухнул на траву и начал бить копытами, далеко отшвыривая от себя комья земли. Следом за ним рухнул второй, затем третий, четвертый… Остальные взмокли и покачивались, словно их кто толкал: толкнет — отпустит, толкнет — отпустит.

— Да что же это такое? — роняя шприц и обводя лошадей испуганным взглядом, произнесла Люся. И вдруг закричала на студентку: — Что ты мне дала?

Кинувшись к ящику, она выхватила оттуда пузырек с жидкостью и прочитала: «Препарат Рогова». Да, то самое вещество, которое и нужно для прививки. Тогда в чем же дело? Тогда почему же кони, как мухи от пиретрума, валятся на землю? Вон повалился одиннадцатый. Рядом с ним двенадцатый; этот еще качается — туда, сюда, но вот и он рухнул. Рухнул и тринадцатый, четырнадцатый… восемнадцатый… Только два коня, которым не успели сделать укола, стоят и просяще поглядывают на степь.

Все это походило на то, как если бы девушки, надев коньки, вышли на каток и ринулись по дорожке, уверенные, что лед лежит твердо, но вдруг лед проваливается, и они — по грудь в холодной воде.

Вначале их сковало смертельное оцепенение, затем Люся вскрикнула, кинулась в сторону и тут же ничком упала в траву, вся трепеща, будто подстреленная птица. Девчата присели на корточки вокруг нее, и степь огласилась звонким плачем…

А Елена, еще издали завидя саманушки, кошары фермы, все понукала и понукала коня, хотя Голубчик, почувствовав запах своих сородичей, шел уже таким галопом, что из-под его копыт то и дело вылетали стрепеты, куропатки или выскакивали лисы, мелкие и юркие.

«Сейчас я увижу Акима. Его, его! — радостно звучало в душе Елены. — И сразу все решим. Не надо нам скрываться, тянуть. Надо объявить всем. Славный мой! Аким мой! Только ты…»

…И неожиданно она увидела: у коновязи лежат мертвые кони.

Голубчик при виде их отфыркнулся, шарахнулся в сторону, а Елена спрыгнула с седла и замерла. Где-то в глубине сознания мелькнула мысль:

«Вот какое венчание тебе приготовлено».

— Встать! — вдруг закричала она так зло, как кричит командир, видя, что его бойцы полегли, испугавшись огня противника. — Встать! — еще резче крикнула она и со всей силой ударила плеткой по голенищу своего сапожка.

Девушки вскочили и, подталкивая впереди себя Люсю, двинулись к Елене, в эту минуту совсем не похожей на ту добрую, милую подруженьку, какой они привыкли ее видеть. Перед ними стояла разгневанная, властная женщина.

— Что наделали? — ожесточенно вскрикнула она, затем шагнула к ящику с пустыми пузырьками, глянула и все разом поняла: девушки дали лошадям лишнюю дозу препарата Рогова и этим убили их.

У Елены так и брызнули слезы.

Тогда, с трудом преодолевая овладевшую ею немоту, заговорила Люся:

— Хотели, Елена Петровна, хотели сделать хорошее, вам приятное. Вот, мол, уехала она: сестра очень заболела. А мы, чтобы не бездельничать, давайте… Приедет и скажет: «Хорошие девчата у меня».

Елена, роняя плетку, шагнула к саманушке, а войдя внутрь, села за стол, сжала руками виски, да так и застыла.

Она уже представляла себе, как обрушится на нее Любченко.

Уничтожили восемнадцать коней, и нет этому оправдания… Нет! Девчата набезобразничали? Люся? Что ж, отдайте ее под суд. Люсю, вон ту Люсю, которой так хочется выйти замуж за Любченко; ту Люсю, которая еще вчера так горестно рассказывала о засохшей березке в лимане. А ведь она хотела сделать хорошее…

Елена тут же припомнила, как недавно председателю Разломовского райисполкома Назарову дали машину «Победа». Он вместе с шофером отправился за нею В Приволжск. А когда ехали обратно, в пути их застал дождь. Долго стояли они на дороге и только через трое суток, измученные, поздней ночью добрались домой. Поставили машину во двор, а сами, наспех перекусив, повалились в постели. И утром… ба! Двенадцатилетний сынишка и старик, отец Назарова, решили сделать хорошее: достали мочалы, воды и принялись мыть машину. Дедушка когда-то был моряком и потому приговаривал:

— Драить ее надо, внучек. Драй, драй!

И надраили. Как только машина подсохла, на краске проступили резкие полосы, будто по ней прошлись стальной щеткой.

Утром Назаров и шофер увидели: во дворе стоит исполосованная машина, а около нее сидят виновники и ревут.

Как с ними поступить?

Ведь хотели хорошее сделать.

Как поступить с Люсей?

Ведь тоже хотела хорошее сделать.

Елена поднялась из-за стола, подошла к окошечку, отдернула занавеску и снова отшатнулась: неподалеку лежали убитые кони. Восемнадцать! Час назад они были почти здоровы. Нужна была только последняя доза… и какой гибельной она оказалась! Конечно, в совхозе Ермолаева, откуда их доставили, кони все равно подохли бы. А здесь выздоравливали. Кони! Милые кони с такими добрыми глазами. Вон они лежат рядочками… А Люся сидит в стороне и очень походит на прибитого рыжего котенка.

Хотела сделать хорошее. Хорошее превратилось в страшное, и не только для тебя, Люся, а и для меня… Сердце мое простит тебя, как сердце Назарова простило деда и сына: хорошее хотели сделать. Но ведь не все сердца такие. Есть злые, как у лис, — шепчет Елена и не знает, что предпринять, как устранить беду, неожиданно свалившуюся на ее голову.

Она снова присела за столик, опустила лицо в ладони и почувствовала: сквозь пальцы к локтям потекли ручейки слез…

8

Девчата и Елена всю ночь не спали…

Убрать бы этих коней, сжечь, закопать. Но куда их уберешь, куда закопаешь, где сожжешь? Ведь это не охапка дров, не щепка. Восемнадцать раздутых трупов.

— Скачи за Ермолаевым! — приказала Елена Люсе. — Оседлай Голубчика и скачи. Пусть немедленно едет сюда. Если он человек честный, мы что-нибудь придумаем. Нет — пропали мы с тобой, Люся!

— Ведь сто километров до него, — предостерег кто-то из девчат.

Напрямую меньше. Люся знает степи, — ответила Елена. — Скачи. Только не загони коня.

Добрые дела, они скромные: не шумят, не гремят о себе на каждом перекрестке, а злые — шумливые, как пустые бочки…

Весть о падеже восемнадцати коней немедленно разнеслась по центральной усадьбе совхоза. Как это случилось? Ведь никого из посторонних не было в эту ночь на ферме, а злая клевета поползла: «Кони погибли потому, что препарат Рогова — авантюра. На применение его дал право Елене Аким Петрович Морев — у стожка, в степи».

И, конечно, первым прискакал на ферму сам Любченко. Он скакал напрямик, наяривая коня плеткой, и по тому, как бил его, видно было: зол.

Когда взмыленный конь остановился у коновязи, зашатался, низко опустил голову, Любченко, спрыгнув с седла, — да как молодецки спрыгнул! — глянул на павших лошадей, закрутил в воздухе плеткой, словно кому-то грозя, и направился к саманушке Елены.

Красивый он, Любченко. Красивый даже в своей злобе: стройный, сильный, из-под кепки выбились непослушные волосы, так и лезут на козырек, будто ползучий хмель.

«Милый мой, — прозвучало в душе Люси. — Неужели ты не прислушаешься к моему сердцу, ведь оно принадлежит только тебе?.. Неужели ты меня загонишь в тюрьму?»