Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

В небольшой пещере Аким Морев увидел: на прилавке стоят сепараторы, поблескивая боками, а на полках — залитое в блюда топленое коровье масло.

— Маслофабрика Степана Клякина и К° на территории форсуна Любченко, — проговорил Иннокентий Жук.

Егор Пряхин рукой показал на масло.

— Так орудует не только Степан, но и многие гуртоправы. Министерству захотелось покушать молочного теленочка? Вот и жди — преподнесут.

— Дикари, — выводя машину из котлована, заметил Иван Петрович.

«Министерство издало инструкцию с самыми благими намерениями, а в результате — грабеж», — не слыша Ивана Петровича, думал в это время Аким Морев.

— Кого это ты дикарями-то, Иван Петрович? — спросил Иннокентий Жук.

— Да этот… Ибрагим ваш со всем гнездом.

— А женился бы ты, черт, на Марьямке-то! — закричал все такой же возбужденный Егор Пряхин, — Вывези ее в город — всех затмит.

— Ну уж, — буркнул Иван Петрович, а сам подумал: «Жена бы, конечно, напоказ. Иди по улице и гордись: видите, красавица какая! Только досадно: не туда попер Аким Петрович. Повезу-ка я его, чтобы лицом к лицу столкнуть с Еленой Петровной». И, зная, что на Утту дорога направо, он, дав полный газ, свернул налево и помчался в центр района Привольный…

Минут через сорок Иннокентий Жук, протирая глаза, недоуменно проговорил:

— Это куда же ты нас завез, Иван Петрович?

— Сбился: степь-матушка, как океан, — виновато проворчал Иван Петрович, подмигивая. — Ничего. Мы через Привольное лупанем на Утту. Крюк небольшой: километров сто.

С возвышенности село Привольное было видно, точно голый человек на песчаном берегу. Оно вытянулось двумя улочками вдоль озера, заросшего густыми камышами. Виднелись шатровые дома, дома коньком, но чаще лепились саманушки, мазанки, клетушки, смешные заборчики на огородиках; вольно бродили свиньи, телята, куры. Посреди поселка торчит мачта — ветряк с металлическими загнутыми крыльями.

Аким Морев неотрывно смотрел на этот ветряк и думал: «Соорудили, чтобы качать воду, а стоит инвалид. Чем-то похож на Степана Клякина».

Заметив его взгляд, Иннокентий Жук сказал:

— Конструктор сочинил для тихих мест, а тут бури бывают такие — лошадь с ног валит… Ну, и позагнулись крылышки. Что ж, в райкомпарт? Во-он, флаг развевается. Здесь, в Привольном, Аким Петрович, живут служащие райкома и райисполкома. Милиция, положим, еще.

Обычно у зданий райкомов или райисполкомов всегда на привязях кони — верховые или запряженные в телеги, тачанки, старые тарантасы; кучера где-то в тени курят до обалдения и рассказывают быль и небыль. А тут пусто и до того тихо, что даже слышно, как воробышки, подравшись из-за корочки, ворчат друг на друга. Да и солнце тоже кажется тихим: словно прожектор, оно выбросило жар и застыло.

— Тишина-а-а, как в пустом предбаннике, — проговорил Егор Пряхин.

Войдя в здание, Аким Морев поторкался в комнаты заведующих отделами, секретарей. Комнаты заперты. Тогда он вошел в приемную первого секретаря и, уже накаляясь, спросил миловидную девушку, сидевшую за столом и копавшуюся в каких-то бумагах:

— Обеденный перерыв?

— Нет, — ответила она.

— Почему же работники райкома не на местах?

— Все на местах. А вы кто? — спросила девушка, всматриваясь в Акима Морева. — Я Лиза Баландина.

Егор Пряхин хотел было назвать Морева сочинителем, но его опередил Иннокентий Жук:

— Секретарь обкома… Аким Петрович Морев.

Лиза не просто поднялась из вежливости. Она засияла вся и сразу стала привлекательно-нежной. Даже голос у нее изменился:

— Аким Петрович? Вон вы какой! Мы ведь только слышим о вас, а видеть все не удается: далеко живем и в городе раз в году бываем. Все, все на местах, — торопливо пояснила она. — То есть не тут… а в степи. Сенокос идет. Бумажки отовсюду сыплются — ужас. Вот разобралась с почтой и хочу ехать к Александру Александровичу, к первому секретарю, Дудину, — пояснила она. — Он поехал к Тамаре — к рекордистке-корове. Знаете? Там среди доярок возникло какое-то новое движение… да, наверное, Александр Александрович вместе с Ермолаевым его и подняли.

«Свадьбу Ермолаев справляет, — горестно мелькнуло у Акима Морева. — Поеду, — сказал он себе. — Застану за пьянкой и всех к чертовой матери погоню! — Он понимал, что думает дурно и поступить собирается дурно, но в нем все кипело. — А, и пускай!» И он спросил:

— Далеко отсюда… до этой самой Тамары?

— Рядом. Километров тридцать, — ответила Лиза, уже сердито посматривая на секретаря обкома.

— Тридцать километров — рядом, работников нет в райкоме — нормально. Странно!

— У нас тут тридцать километров — рядом. Это у вас в городе три километра, и уже подавай машину, — гневно ответила Лиза.

— Последнее верно, — неожиданно согласился Аким Морев и улыбнулся: девушка вдруг стала нравиться ему своей непосредственностью. — Так вы собираетесь к Дудину? Может, проводите нас?

— Что ж. Это по пути.

7

Всю дорогу до фермы Аким Морев молчал.

Вскоре вдали показались зеленые тополя, встающие над черепичными крышами, как бы подпирая небо. Казалось, это какие-то причудливые столбы, на которых повисла изумительной чистоты лазурь неба. Лазурь? Да ведь такая же лазурь порою проступает и в глазах Елены. И как это она, обладая такими глазами, могла так жестоко поступить с ним, с Акимом Моревым?

«А почему она иначе должна поступать со мной? Влюбилась в другого, и что же? Обязана отписываться, вексель вернуть обратно? — мысленно осудил он себя и намеренно стал думать о другом. — Сколько тут земли? Несколько миллионов гектаров?.. Человек впервые приступает к тому, чтобы по-разумному овладеть ею. Как рассказывала Марьям?.. Жили вместе с овцами, с собаками… овцы были похожи на собак. Нынче люди другие. Училась в Москве. Знает, как там люди живут. Метро видела, Большой театр. Друзья по студенчеству. Подруги… И вот очутилась на голом, пустынном месте. «Марьям еще придет к тебе. Марьям еще скажет тебе». Да. Очевидно, что-то скажет. Не скажет ли такое, от чего сгоришь со стыда?»

Машина тем временем уже подъезжала к огромному котловану, примыкающему к Волге, где и расположилась животноводческая ферма Чапаевского совхоза.

Ферма зеленела яблонями, татарским кленом, высокими тополями; вдоль булыжного шоссе светились черепичными крышами домики, дома, скотные дворы, голубели заборы. То же солнце, что и в степи, тут вдруг показалось иным. Там, в степи, оно палило, сжигало, высушивало. Здесь, на черепичных крышах, на клумбах с цветами, в светлых окнах домиков и домов, на силосных башнях, солнце переливалось горячим светом и как бы говорило: «Смотрите! Радуйтесь!»

— Да, это уже город, — как бы с кем-то соглашаясь, произнес Аким Морев.

Иннокентий Жук, как заядлый хозяйственник, который при виде лучшего стремится это лучшее перехватить, воскликнул:

— Башни-то! Я про силосные. У нас строят их вроде большой кадушки. А тут — глаз не оторвешь.

Машина спустилась в котлован и остановилась перед широкими воротами, наверху которых было написано «Коровник № 1».

Аким Морев не знал, что именно через эти ворота совсем недавно проходила Елена, тоже желая посмотреть на рекордистку Тамару. Он не знал и о том, что именно этой силосной башней любовалась Елена, слушая рассказ Ермолаева про архитектора Здешнего, создателя башен, коровников, домов и домиков — всего городка. Войдя в помещение, Аким Морев подошел к довольно плотной, в крепком загаре женщине, которая стояла неподалеку от ворот и сурово посматривала на ноги прибывших. Аким Морев решил, что это доярка, и, подавая руку, сказал просто: