Волга рождается в Европе

Солдаты нашей колонны сидят на траве, едят намазанные джемом ломтики хлеба, пьют чай из термосов, кричат, шутят друг над другом или тихо беседуют. Они не говорят о войне. Я заметил, что они никогда не говорят о войне. Они поют, но почти как про себя, не в хоре. Короткая трапеза закончена, и они отправляются к своим машинам, подкручивают гайки, бьют кувалдами, стучат, смазывают коробки передач, ложатся под брюхо машин, чтобы проверить, чтобы что-то привести в порядок. Потом, когда наступает ночь, они, закутавшись в свои пледы, ложатся спать на сиденьях своих машин. Я тоже закутываюсь в одеяло и пытаюсь уснуть.

Свет постепенно усиливается, это луна. Я думаю об отступлении русских войск, об их мрачной, одинокой, отчаянной борьбе. Это не классический русский отход, как у Толстого в «Войне и мире», отход в зареве пожаров, по заполненным беженцами, ранеными и оставленным и брошенным оружием дорогам. То, что происходит здесь, это отход, который оставляет в воздухе холодную, пустую, безотрадную атмосферу фабрик после прерванной забастовки. Немного оружия на земле, несколько предметов одежды, тут и там обломки машины. Сильная забастовка не удалась. Наверняка на этом поле сражения вы не найдете лежащего на траве Андрея Волконского, как в ночь Аустерлица; а только несколько танкистов-стахановцев и туркестанских стрелков. Внезапно я слышу шаги на улице. Потом, неожиданно, хриплый голос, печальный голос. Он говорит по-русски, он говорит «нет, нет», с энергией, звучит как крик. Он говорит «нет», нет, как протест. Шаги удаляются. Я не могу видеть пленных в лицо; постепенно я крепко засыпаю, тону с закрытыми глазами за громом пушек.

5. Техника и рабочая мораль

Зэиканы в Бессарабии, 6 июля

Пока вчера наша колонна продвигалась от Прута на Шанте-Бани, по окаймленному красными облаками пейзажу (это были действительно красные облака, они были похожи на наклеенные на небо коммунистические пропагандистские плакаты), и пока вокруг меня на широкой поверхности нив с их переливающимся богатством уже созревшего к жатве урожая прокручивалась грязная пленка поля боя, с его разорванными снарядами советскими танками, разбитыми винтовками, гильзами, опрокинутыми машинами всякого рода, я должен был задать себе вопрос и ответить на него, что эта война – не такая, как другие и что задача внимательного рассказчика, непредвзятого и объективного очевидца этого Русского похода «образца 1941 года», должна очень отличатся от привычной задачи непредвзятого и объективного наблюдателя любой другой войны. Я сказал себе, что главное не в том, чтобы описывать обломки танков, трупы лошадей, короче: описывать знаки поля битвы так, как они представляются взгляду, а что важно попытаться поймать более глубокое значение, скрытый смысл этой своеобразной войны, извлечь ее особенный, неповторимый характер, объективно и без бесполезной и глупой предвзятости обратить внимание на все характерные отдельные части этой войны, на те элементы, которые нельзя было найти ни в одном из прежних походов в Польше, во Франции, в Греции, в Африке, в Югославии. Сгоревшие танки и мертвых лошадей, думал я, можно увидеть на всех полях битв. Они являются неизбежной составной частью любой войны. Но чтобы предложить читателю основные элементы объективной оценки не только в стратегическом, но и в моральном, историческом, социальном, человеческом отношении, говоря об этом походе против Советской России, нужно говорить о других вещах совсем другого значения.

В первую очередь нужно уяснить себе, что речь идет не о легкой войне, не о враге, которого легко победить. Возможная отрицательная моральная оценка Советского государства еще не противоречит признанию тех чрезмерных трудностей, с которыми немецкая армия сталкивается на этой войне. Русские войска жестко борются, они защищаются смело и выносливо. Добавьте к этому, что даже если бы русские войска отступали, не оказывая сопротивление, темп немецкого продвижения на этом фронте все равно не был бы другим. Это уже чудо, что удается продвигаться вперед на этой страшной территории на несколько километров в день.

Вчера в определенном месте я испугался, что нам придется остановиться и отказаться от дальнейшего продвижения. Представьте себе тысячи и тысячи машин (танки, легкая и тяжелая артиллерия, бензовозы, грузовики с боеприпасами, колонны походных мастерских, пекарен, санитарные транспорты, зенитные пушки и т.д.), представьте себе эти многие тысячи движущихся в колоннах машин на узких проселочных дорогах, на которых до колена проваливаешься в черную, вязкую, эластичную глиняную кашу, которую немецкие солдаты называют буной, по имени синтетической резины. К трудностям местности добавляется очень подвижная, упорная, ожесточенная оборона русских, которая с технической точки зрения очень эффективна; и, исходя из этого, можно понять, чем следует объяснить трудности немецкого продвижения. С другой стороны, чтобы понять истинные причины слабости русской армии по сравнению с немецкой, вовсе не нужно пользоваться полемическими аргументами: удобным методом (который я никогда и ни при каких обстоятельствах не буду использовать) умалять достоинства противника, описывая его трусливым или неспособным. Не нужно только с близкого расстояния рассматривать эту страшную военную машину, которой является немецкая армия. Я сегодня утром стоял на гребне холма, который опускается к деревне Зэиканы. Перед нами кружилось на ветру красное облако пыли битвы. Орудия беспрерывно гремели. Немецкие и русские самолеты кружились высоко над нашими головами, между величественными белыми перистыми облаками. И там внизу, на склонах складок местности, в основании низменности, на отлогой склонности другой стороны, на протяженности многих и многих километров, насколько хватало взгляда, было то, что я видел, как оно медленно катится вперед, даже не войско, а огромная движущаяся мастерская, бесконечно мощный сталеплавильный комбинат на колесах. Казалось, как будто тысяча фабричных труб, тысяча кранов, тысяча железнодорожных мостов, тысяча стальных крепостей, тысячи и тысячи шарикоподшипников, передаточных механизмов, сотни доменных печей и прокатных цехов Вестфалии, всей Рурской области здесь, на бескрайней плоскости нив Бессарабии, приступили к маршу. Как будто мощный завод Круппа, огромный Эссенский промышленный концерн, приготовился к наступлению на холмы вокруг Зэиканы, Шофрынканы, Братушени. Перед моими глазами была не армия, а гигантский сталеплавильный комбинат, с соответствующим сильным коллективом специалистов в работе, с точными правилами распорядка работы, которые скрывали на первый взгляд масштаб усилий. И больше всего удивило меня то наблюдение, что этот гигантский проезжий сталеплавильный комбинат при его прохождении оставлял за собой не дымящиеся руины, груды развалин, разрушенные поля, а мирные деревни и неприкосновенные поля. Я стоял рядом с солдатом Карлом, рядовым противотанковой артиллерии. – Красные отступают, – объяснил мне Карл, показывая на красное облако, поднимающееся к востоку от Братушени, от пяти до шести километров перед нами, на высоте за Зэиканы. Сначала я подумал, что это облако дыма, что русские при отступлении поджигали поля и деревни. – Нет, нет, – закричал Карл, качая головой. Нет, русские не разрушают ни полей, ни деревень. Тот факт, что они берегут урожаи и поселения, не содержит похвалу советским войскам. Современная военная техника, это она щадит поля. Только города предоставлены для атак. Города – это сборные пункты и места производства технических вспомогательных средств, материалов, вооружения, машин и т.д. Они и сами являются военной машиной. Современные армии стремятся уничтожить технический комплекс противника, не его поля и деревни. Машина, в точном смысле слова, разрушает вражескую машину. Когда затихает грохот битвы, когда гигантский движущийся сталеплавильный комбинат прокатывается мимо, тогда снова, как после бури в стихотворении Леопарди, можно услышать голоса животных, шелест ветра над нивами.

Вчера утром, после того, как мы перешли Прут, и вчера вечером в Шанте-Бани коровы стучали своими рогами по стальным бортам тяжелых танков, куры копались в поисках корма между гусеницами танков. Свиньи хрюкали во дворах. Крестьяне давали солдатам широкие ломти белого хлеба. Несколько часов назад в деревне перед Зэиканы свинья попала под колеса машины. Несколько солдат окружили мертвое животное, было видно, как они радовались тому, что смогут забрать ее с собой, зажарить и съесть, и они действительно взяли ее с собой, но только после того как ее владельца, старого крестьянина, вознаградили несколькими сотнями лей – румынской валюты. Всем это показалось естественным процессом, как крестьянину, так и солдату, эта мирная торговля, эта спокойная закупка скота на краю битвы.

Солдаты забрали свинью и со смехом вернулись к своим машинам, с той беспечной радостью, которая является наиболее бросающейся в глаза чертой характера этих рабочих-солдат. Меня поразило в солдатах это почти естественное уважение к праву крестьянина, и так же в крестьянине это простое принятие признания его права как что-то столь же естественное. Вероятно, во всем этом отражался не только моральный принцип, а как раз влияние, которое точность современной техники, машины, промышленной работы оказывает на мораль народа. Потому что нет никакого сомнения, что техника у рабочих-солдат в весьма значительной степени влияет на их моральные принципы, пока она сама не станет, наконец, моральным элементом.

Мы только несколько часов назад покинули деревню Шанте-Бани, и уже отряды связистов приступили к работе, чтобы проложить телефонную линию вдоль дороги, по которой ведется продвижение, сразу за авангардной колонной. Солдаты группами пилят стволы акаций маленькой переносной пилой, в ручку которой установлен бензиновый двигатель, другие снимают кору, обтесывают стволы, заостряя на концах, третьи просверливают дыры, чтобы закрепить фарфоровые изоляторы, пока в земле с равными интервалами копают ямы, чтобы установить столбы, так что вскоре длинный ряд светлых телефонных мачт ведет вниз с холма, через долину, снова вверх по другому склону и дальше в лес и исчезает от наших взглядов в направлении Штефанешти. Другие солдаты с крючьями в форме полумесяца уже трудятся наверху на мачтах, натягивая изолированные медные кабели. Это работа, во время которой вы не знаете, нужно ли больше любоваться быстротой, точностью или безупречным порядком, с которым она совершается. Там где связисты вбивают в землю последний столб, совсем близко от нас, другая группа начинает выкапывать могилы на маленьком кладбище, вырезать кресты из белой древесины акаций, выжигать раскаленным железом имена погибших на этих крестах. И движения этих солдат, их манера поведения, показывают такую же сплоченность, ту же самую простую деловитость, короче, такую же точность как движения и поведение солдат-связистов, которые строят линии телефонной связи, или вон тех механиков, которые ремонтируют двигатель, или тех зенитчиков, которые смазывают маслом механизм пулемета на машине возле меня. В движениях, в поведении всех этих солдат лежит такая же ясность, такая же объективная трезвость, которая, как мне кажется, является отражением основанной уже не только на ощущениях человечности, а связанной с техникой морального принципа, чем-то глубоким, сказал бы я, и в то же время абстрактным, чем-то глубоко личным и чистым.

Мы достигаем Зэиканы в первые часы после полудня. Русские войска покинули это место всего несколько часов назад. Я брожу между домами и садами. В пруду за прекрасной белой церковью со светлыми металлическими куполами сотни уток лениво резвятся между высокой осокой. Лошади пасутся на лугах, куры шумят за изгородями, на склоне коровы образуют белые пятна на зеленом фоне. Прибегают группы детей, чтобы поглазеть на немецкие машины, женщины со смехом выглядывают из-за забора, старики сидят у входной двери, надвинув низко на лоб свои высокие шапки из овечьей шерсти. Это обыкновенная картина, обычная абсурдная картина этих мирных и несколько испуганных деревень, оказавшихся в бороздах на полях сражений.

Я останавливаюсь перед дарохранительницей, одной из тех грубых деревенских дарохранительниц, какие можно увидеть, например, в альпийских деревнях вдоль дорог. Но не хватает креста, не хватает вырезанного из дерева Христа. Дарохранительница выглядит как только что отлакированная, ухоженная благочестивым усердием жителей; но Христос отсутствует, крест отсутствует. Старый крестьянин приближается ко мне, снимает меховую шапку, «katschjula», и крестится. – Большевики не хотели никаких икон и распятий, – говорит он мне; – они не хотели этого, – и он смеется, как будто над коммунистическим безбожием можно только смеяться. Немецкий офицер говорит мне позже, что молодые люди в деревнях, по-видимому, не думают так, как старики. Их, похоже, это совсем не интересует. Я вхожу в церковь. Все аккуратно, все чисто, стены выглядят только что окрашенными; но нет никаких икон, крестов, ничего, что напоминало бы о христианском культе. Также кресты наверху на куполах церквей исчезли. Несколько женщин рассказывают мне: – Большевики сверху сбросили кресты. Они не хотели ничего знать об этом, – и они смеются, как будто также и они считают такое безбожие смешным. Но в то же время они крестятся, тремя собранными вместе пальцами, и целуют кончики пальцев.

Штаб нашей колонны разместился в деревенской школе. Мы остановились в Зэиканах всего несколько часов назад, но уже функционирует телефонная станция, уже писари сидят за своими машинками. Главный зал школы чист, стены только что побелены известью. Скамьи новые, но уже запачканные чернилами, и дети уже вырезали на них что-то перочинными ножиками. На одной стене висит доска с расписанием уроков по-русски. Для деревенской школы довольно сложное расписание уроков. Много часов в неделю выделены «пролетарскому мировоззрению». Когда я возвращаюсь к своей колонне, батареи зенитных пушек начинают яростно лаять. Группа из двадцати трех советских бомбардировщиков летит высоко над нашими головами, на высоте примерно полутора тысяч метров. Отчетливо можно узнать очертания контуров бомбардировщиков «Мартин», четко выделяющиеся на синем и белом небе. Снаряды зенитных пушек взрываются рядом с самолетами, хвост эскадрильи отделяется и потом снова включается в боевой порядок. Они летят в восточном направлении, возвращаются назад с какой-то операции над нашими линиями снабжения.