Волк за волком

Она чуть не прокусила мягкое дерево карандаша насквозь, когда услышала его голос, исходящий из коридора.

– Со времен Великой Победы прошло шесть лет. Что мы сделали за это время? Да ничего. Просиживаем в штаб-квартирах. Пересылаем сообщения туда и обратно. Каждый день надеемся не быть пойманными.

Аарон-Клаус вернулся! Но его голос изменился. В нем появилось что-то новое, глубокое: ярость, которую она раньше слышала только урывками, сейчас расцвела. Левиафан эмоций: цельный и в то же время гнилой.

Это заставило Яэль остаться на своем месте.

Она прислушивалась.

– Мы строим необходимый каркас для планирующегося путча. Мы подбираемся ближе, - Рейниджер тоже вернулся. С тех пор как Яэль последний раз его видела прошли месяцы. Это было в снежный канун Рождества. Он подарил ей коробку, заполненную свитерами и шарфами. Когда он уехал, Генрика переместила его флажок (А1) в Рим. С тех пор он часто прыгал из одного места в другое: Париж, Лондон, Триполи.

– НИЧЕГО НЕ ИЗМЕНИЛОСЬ! Все стало только хуже. Мы забыли о Валькирии...

– Мир не готов, Клаус, - голос Рейниджера был холоден.
– Операция Валькирия была спланирована для меньшего, более концентрированного Рейха. После убийства Фюрера был бы объявлен уровень военной аварийности, и Территориальная Армия Резерва обеспечила бы все государственные операции. Путч было тяжело осуществить, когда Рейх еще лежал в Европе. Но Новый Порядок расширил свои границы. Сейчас слишком много переменных. Мы должны продолжить строительство нашей сети союзников и объединить сопротивления по всему миру. Вот этого тебя и тренируют.

Значит это была Валькирия. Не женщина войны, дарительница жизни и смерти, а военный протокол. Картинка все равно отпечаталась в голове у Яэль. Она столько раз читала эту страницу в энциклопедии, у книги даже остался изгиб на корешке.

– И когда же настанет время?
– Аарон-Клаус продолжал кричать в ужасной, пристыжающей манере.
– Чем дольше мы ждем, тем больше людей умирает.

– Если мы нападем в неправильный момент, мы все умрем, - сказал Рейниджер.
– Как заговорщики, спланировавшие первую Валькири. Все, над чем мы так усердно работали, полетит коту под хвост.

– А я думаю, вы боитесь. Случай с первыми заговорщиками вас парализовал.

– Ты зол, - ответил Рейниджер.
– Тебе нужно успокоиться, а затем проанализировать ситуацию.

– Миллионы людей гибнут! Я не могу просто сидеть и прятаться!
– слова Аарона-Клауса буквально сотрясали стены. Впивались в вены Яэль, как жала ос.

Она уронила карандаш.

– Ты будешь сидеть здесь, пока не научишься держать себя под контролем. Освежи голову, - сказал Рейниджер.
– Докажи мне, что можешь сдерживать эмоции, и тогда мы поговорим о твоей следующей серьезной операции.

– Но...

– Разговор окончен, - на Рейниджере, наверняка, были военные сапоги. Они издавали определенный звук, слышавшийся издалека: тук, тук, тук. Вдаль.

Дверь, ведущая из коридора в кабинет Генрики, открылась.

Сначала Яэль подумала, что перепутала шаги Рейниджера с чужими. В дверном пролете стоял мужчина. Высокий и широкоплечий с румяным лицом и тонкими губами. Это и есть Аарон-Клаус, осознала она, как только тот вошел в комнату. Аарон-Клаус без мальчишеской его части, которую она увидела тогда, на берегу реки.

– Яэль?
– мужчина остановился. Черты его лица смягчились, переходя в улыбку.

– Ты изменилась.

Никому не показывай.

Сердце Яэль замерло. Она быстро посмотрела в зеркало за столом Генрики. Нет, она не изменилась... Она следовала указаниям Мириам. На ней было то же лицо, с которым ее нашел Аарон-Клаус. Именно такой он всегда знал Яэль.

– Я теперь подросток, - на это указывали и ее свисающие конечности. Каждый раз, осматривая свое отражение, она вспоминала раздел в энциклопедии о насекомом под названием Аннамский палочник. Существо с коротким туловищем и длинными ногами. Практически незаметное.

– А, вижу, Генрика уже засадила тебя за высшую математику, - Аарон-Клаус сел напротив в свое старое кресло. Он пах улицей: дождем, облаками и соснами.
– Ты что, гений какой-то?

– Каково было на ферме Влада?
– спросила она, потому что хотела восполнить то время, что они потеряли. Она хотела понять его перемену. Изучить и решить, как уравнение в математике.

– Тяжело. Но зато теперь я накачан, - он согнул руку в локтевом суставе и показал мышцы, улыбаясь. Оба движения казались пустыми, они были лишь эхом тех звуков, только что исходивших из коридора.

– Что случилось?

Яэль не спрашивала о ферме, и Аарон-Клаус прекрасно это понимал.

– Обратно я ехал на поезде. Там были журналы и кофе. Удобные мягкие кресла. Женщина, сидевшая напротив, флиртовала со мной.
– Он на секунду остановился.
– А потом, в окне, на соседних путях я увидел вагон. Я видел их сквозь щели в двери. Пальцы. Глаза. Видел всего несколько, но в глубине души знал, что их там сотни. И везут их на верную погибель. Никто вокруг меня и глазом не повел. Женщина напротив все болтала и болтала о том, как же хорошо, что Фюрер решил не запрещать макияж.

Воспоминания о ее собственной поездке в страшном вагоне вновь нахлынули на девушку. Они окутали Яэль. Рвали изнутри на части. Здесь, под пивным баром, с новой одеждой и животом, набитым вкусной едой, было так легко забыть.

Так легко притворяться, что она обыкновенная.

Не особенная. Не помеченная. Но она не была.

Нет, была. Была.

Воспоминания, слова, цифры, монстр. Все это под одним рукавом. Впилось в кожу. Спряталось. Ее собственный левиафан. Такой огромный.

– Влад многому меня научил. Стрелять. Лгать. Убивать. Я думал, меня готовят к чему-то важному, - лицо Аарона-Клауса дернулось: злость и пот. Он теперь не лампа, а целый факел. Жаждет сжечь что-то дотла.
– Но Рейниджер просто хочет использовать меня как посыльного.

– Это тоже важно, - Яэль посмотрела на карту и флажки, покрывающие ее, как прыщи лицо подростка. С каждым днем их становилось больше. В каждом уголке света.
– Гестапо вскрывает письма. Прослушивает телефоны и телеграфы. Нам нужны люди, которые доставят информацию безопасным образом. Так, чтобы эта информация осталась секретной.

Телевизор в углу все гудел, извергая из себя нескончаемый поток пропаганды. Старая запись, которую Яэль видела много раз. Это была первая речь Фюрера после Великой Победы. Та, в которой он стоял перед "моими коллегами-победителями", воспевая "новую эру". Звук был приглушен, но каждое слово пробивалось сквозь дрожание усов.