Волк

Сегодня у них был праздник.

Под внимательными взглядами птиц, карликов, зверей и героев творилось убийственное чудо. Раскрашенный, как подобает, чикчан — человек-змея — стелился, скользил, тёк над самым полом. Пядь за пядью чикчан приближался к прикованному пленнику. Тот оставался подобен статуе, но жало копья в его руках отслеживало все движения противника. Ни разу оно не отклонилось в сторону от линии, что соединяла черную смерть с грудью астланина.

Чикчан атаковал стремительным броском, не прекращая плавного, завораживающего движения. Тишину нарушил стук дерева о дерево: короткий, сухой. Без малейшей паузы последовал ответный выпад, но гибкое тело извернулось, уходя от удара. Аспидными росчерками заметались в воздухе два обсидиановых жала. Стук стал подобен граду, барабанящему по крыше дома. Пришелец наседал, тесня чикчана, рушился сверху меном, когтистым орлом-змееловом, распластавшим крылья от горизонта до горизонта.

С барельефа на бойца одобрительно взирал гигант с головой цапли. Щелкал длинным клювом, косил круглым ониксовым глазом. Казалось, еще миг, и зритель-цаплеглавец захлопает в ладоши:

«Браво!»

Чикчан оступился. Мизинец левой ноги воткнулся в глубокую борозду резьбы на каменном полу, не дав продолжить движение. Человек-змея взмахнул руками, восстанавливая равновесие. На миг он потерял образ и подобие, и этой ошибки чужаку хватило, чтобы…

Хватило бы, если б не обруч с цепью.

Зазвенел, натянувшись до отказа, металлический «хвост». Удержал плененного орла. Черный, глянцево-блестящий клюв копья вошел в грудь чикчана всего на два пальца. Пробил кожу и мышцу, скользнул по ребрам, не добравшись до сердца. Обливаясь кровью, человек-змея отшатнулся, и орел на привязи, видя, что добыча ускользнула, тоже отступил назад, позволил цепи провиснуть, лечь на плиты блестящим извивом чешуи.

Забыв о ране, змея метнулась к обидчику.

Клюв опоздал на жалкую долю мгновения, парируя ядовитое жало. Острый, как бритва, обсидиан чиркнул по ляжке пришельца, вспорол уязвимую плоть. Дернулся обратно, горя желанием ударить снова, насмерть, и пятка чужака — жесткая орлиная лапа — с хрустом врубилась в лицо низко присевшего чикчана, отшвырнула дерзкого прочь. Оставляя на камне влажный, темно-красный след, орел шагнул следом и остановился.

Нет, не достать.

С видимым усилием человек-змея поднялся с пола. С губ его стекала кровь, заливала подбородок и шею, смешивалась с клюквенным соком на груди. Чикчан плюнул. Вместе с плевком изо рта вылетел, блеснув в отсветах масляного пламени, выбитый зуб. Кособочась, чикчан заковылял к своим, где без сил опустился на плиты.

Кивнул, радуясь исходу, цаплеглавец на стене.

Чикчана сменил другой астланин: он шел с размеренностью механизма, опираясь на копье, как на посох — кими, смерть, странник, взбирающийся в гору. Цель восхождения приближалась с каждым шагом. Чужак отступил, морщась: порез на ляжке, сам по себе не опасный, оказался болезненным. Странник не задержался ни на миг, и на последнем шаге в лицо смерти метнулась смерть.

Качнулся посох, отводя удар. Заходил из стороны в сторону, словно кими прокладывал дорогу в зарослях тростника. Тростник послушно расступался, но лишь для того, чтобы снова возникнуть на пути: наклониться, выпрямиться, ткнуть в странника стеблями, жесткими и сухими.

Звон цепи.

Барабанная дробь копий.

Шуршание босых ног по камню.

Тревожная, кипящая от возбуждения музыка, космический марш. Вторя ему, шевельнулись тени на стенах, возрождая в зарослях орнаментов древнюю жизнь — лица людей, морды зверей, головы птиц, силуэты монстров, следящих за схваткой. Само время расселось в первых рядах цирка, день за днем, символ за символом: дом, кролик, трава, цветок, ящерица, гриф…

Кими отогнал чужака к колонне — гвоздю небес, центру мироздания. Сократил дистанцию до минимума, сошелся вплотную, не оставив пространства для манёвра, лишив возможности сделать полноценный выпад. Бой велся накоротке, лицом к лицу: копья сталкивались всё быстрее, били с обоих концов, и древком, и острием. В ход пошли босые ноги — подломить колено, отсушить бедро, сокрушить подъем стопы. Когда пришелец отпрыгнул назад и влево, уходя за колонну, кими — смерть во плоти — ловким движением прижал копье врага к гранитному столбу. Зрители, смотревшие на поединок со стен, знали, что сейчас произойдет. Давным-давно они видели подобное, и не раз. Пинок ниже пояса, по детородным органам. Пленник не успеет закрыться, а если успеет — потеряет равновесие, опустит руки, бросив копье, и лезвие обсидиана наискось полоснет по шее, отворяя яремную жилу, выпуская на волю поток горячей крови.

Странник ударил — и сдавленно охнул от резкой боли, едва не упав. Ноготь большого пальца на правой ноге треснул у основания, окрасился багрянцем: жалким, отдающим в синеву. В последний миг чужак топчущим движением подставил под удар стопу. Лишь дети, неразумные дети пинают жесткий тростник, разгуливая босиком. Того и гляди, налетишь на камень, скрытый в гуще, испортишь походку на неделю вперед.

Ну вот, пожалуйста.

А тростник уже распрямлялся, хлестал, орудовал десятком кнутов. Прихрамывая, странник отступал под бурей, шквалом, ураганным ветром. Сломанный ноготь — пустяк, ерунда, но дергающая боль висела на лодыжке ядром каторжника. Ловя момент, пришелец усилил натиск. Машинально сберегая пострадавшую ногу, кими промедлил с переносом веса — и опоздал убрать из-под удара здоровую. Режущий всплеск под коленом; визг, словно перерубленные сухожилия обрели собственный голос. Странник упал, откатился прочь, волоча тряпку, еще недавно служившую ему ногой. Копье догнало кими, глубоко вгрызлось в бок. Завершить бой, добить наверняка чужаку не дала цепь. По инерции странник продолжил отступление, оказавшись вне пределов досягаемости. Не оглядываясь, он полз к соплеменникам, оставляя за собой блестящую тёмно-багровую полосу.

Сейчас кими напоминал искалеченное насекомое.

Чужак прижался к колонне спиной, восстанавливая сбившееся дыхание. Грудь его ходила ходуном, воздух со свистом врывался в легкие. Когда он замер на месте, стало видно: пленник не избежал порезов. Грудь, плечо, предплечье… Впереди ждали еще три поединка. Три противника: здоровые, полные сил. И это если чикчан, отдохнув, не предложит уцелевшим пойти по второму кругу.

Добравшись до своих, странник замер на полу. Он старался дышать не слишком глубоко, зажимая ладонью рану в боку. Никто не пришёл на помощь раненым. Астлане делали общее дело, но каждый выходил навстречу судьбе в одиночку.

Третий приближался к пленнику смешной прыгающей походкой. Киб, гриф-стервятник, сутулился, вздыбив плечи, втягивая бритую голову с забавным хохолком на темени. Даже согбенный, астланин был на добрую голову выше противника.

«Помочь?» — оскалился с барельефа резной ягуар.

Гриф едва заметно покачал головой. Извини, мол, не получится. Слышал про кошку с собакой? Ягуар обиделся, отвернулся. Тени рядом с хищником зашевелились, из них проступила физиономия, смутно похожая на человеческую.

«Пак, — прошелестело под сводами зала. — Ты лучшая в мире обезьяна…»

Морда прислушалась к имени, примеряя его на себя. Хитрый глаз подмигнул чужаку, притворяясь огоньком лампады. Ладно уж, пробуй. Поглядим, что у тебя выйдет.

Черной молнией, взмахом крыла ударило копье. В звоне цепи прозвучала издевка: чужак кувырком ушел в сторону. Киб бил размашисто, мощно; он взлетал на локоть над полом — и возвращался всей пернатой мощью, норовя вонзить в сердце врага убийственный клюв. А вокруг грифа плясала юркая обезьяна с железным хвостом, уворачиваясь из последних сил. Заострённая палка в ее лапах вертелась вьюном, со свистом рассекала воздух, тщась подсечь, опрокинуть, целя в грудь киба, меж распахнутых крыльев.