Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Волки и медведи
Шрифт:

Я ещё раз перебрал телеграммы; у них были голоса посылавших их людей. (Хотя правда, как всегда, заключалась в том, что все телеграммы говорили одним жестяным трескучим голосом, сиециальным телеграфным, и только в письме уцелел человек.).

Дождавшись, пока начнёт смеркаться и рабочий день снайпера подойдёт к концу, я тронулся в путь.

Эта дорога была страшна – пусть и вполне безопасна. Я понимал, что на ней трудно повстречать человека, во всяком случае, такого, который сам не шарахнется от тебя в кусты, – понимал и не верил. Очень узкая, теснимая развалинами и деревьями, разбитая до того, что называли её дорогой по привычке и

неимению другого слова, она лежала во мраке и вела во мрак ещё больший. Очередная прекрасная весна, сперва мутная (талый снег, грязь, дожди, серое небо), затем всё чище, всё прозрачнее, приходила в наши места как нищенка, а здесь и сейчас была нищенкой наглой, вонючей и приставучей. Я и спотыкался, и скользил, и ругался вслух, чтобы не быть таким одиноким, и когда наконец мне показалось, что добрёл, так это не само здание я увидел, а жёлтый гнусный свет фонаря над воротами, утопленными в неотличимую от окружающих руин стену.

Я барабанил в них энергично и долго, и сторожу пришлось выйти. Увидев, с кем имеет дело, он пал духом.

– Не могу я их принять! – заныл он. – Что за день такой! Целый день везут! Зачем вы везёте без судебного решения?

– Действительно, непорядок. Уж судебное решение могли бы написать.

– Да это не вопрос «написать»! Это вопрос полномочий.

– Ну, об этом я бы не волновался. Что у них есть, так это полномочия.

– Какие могут быть полномочия без легитимности?

Я посмотрел внимательнее. Сторож с виду был охрана как охрана: бесформенный засаленный камуфляж на дряблом нездоровом теле, глаза как стекло пустой грязной бутылки.

– Ты ничего сегодня не пропустил? В провинции переворот.

– И суды перевернули?

– Ну кому нужны наши суды?

Между тем я протиснулся внутрь и устроился на мерзкой облупившейся лавке. Тускло, размыто, как в тумане, тлела немощная лампочка… Сально поблескивали болотно-зелёные стены, обитое жестью окошко для передач. Сторож обречённо закатил глаза.

– Кого привёз?

– Никого. Я по вызову. Типа как врач.

– Врач у нас свой, тюремный. Сел по хулиганке… Вот, прижился.

Но тюремного-то разноглазого у вас нет?

– Нет – значит, не нужен.

– Но я уже здесь.

Наконец он сдался и, заперев входную и внутреннюю двери на семь засовов, повёл меня к начальству.

Этот мир был тёмен и состоял из бесконечных железных лестниц, коридоров и клоков паутины. Пока я спотыкался на скользких ступеньках, как-то сами собой додумались крысы, совы и летучие мыши. Пыль и ядовитый воздух спеклись в туман. Я шёл вверх, а мне казалось, что опускаюсь всё глубже и глубже под землю – туда, где добывают беспримесное зло и под завалами лежат тела рудокопов. Оказавшееся огромным здание стояло на три четверти пустым – лестницами, коридорами разбегалась пустота во все стороны, – что не мешало ему вонять. Это была вонь самого времени; здесь я понял, что время не мумифицируется, а гниёт.

И кабинет был не кабинет, а берлога: явное жильё, с кроватью под пологом, настоящим ярко пылающим камином и глубоким кожаным креслом подле камина. Из кресла поднялся мне навстречу хозяин тюрьмы.

Он был очень высокий, очень худой, очень лысый; в узких, заправленных в высокие сапоги штанах, обнажённый по пояс – и этот голый жилистый торс покрывали синие тюремные татуировки.

На груди, в кругу солнца с расходящимися лучами, ширококрылый орёл нёс в когтях человеческий череп. На

правом предплечье – змея с головой льва, на левом – снова череп, вертикально пронзенный кинжалом. Череп сжимал в зубах пышную розу, а кинжал обвивала змея в маленькой парящей над её головой короне. На фалангах пальцев я разглядел перстни из дорожек, крестов, точек и корон.

– Разноглазый… Упорный… Пришёл всё-таки… Мои дурководы ставки делали… Я не стал… Знал… Ты присядь, присядь, фартовый…

Он говорил медленно, неуверенно, подбирая слова, как на неродном языке или таком забытом, что он стал неудобнее, чем неродной. И как начальник тюрьмы ни остерегался, в речи проскальзывали привычные ему слова из его действительной жизни. В этих словах была та же вонь.

– И что тогда было не поставить?

– Наверняка… Неинтересно… Ну, работай… раз уж пришёл… Распоряжусь…

Он, впрочем, и не думал распоряжаться: уселся поудобнее, вытянул длинные ноги и уставился на меня с насмешливым интересом.

– На воле говорят, что я сумасшедший… Говорят?

Я мысленно бросил монетку и согласился с этим утверждением.

– Знаю… Тюрьма знает всё про всех… а про тюрьму не знает никто… Только страх… И ты боишься…

– Я не на экскурсию пришёл.

– Пришёл… Не знаешь, дадут ли уйти… Зачем?

– Как я мог не прийти? Это мой бизнес.

– Верно… как мог… да никак… А ещё говорят, свобода воли… Выдумки… Нет никакой свободы… воли в особенности…

– Всегда была, – возразил я. – В идеале. И во всяком случае, от мира извне. Ничто не может заставить волю хотеть что-то такое, чего она в действительности не хочет.

– А ты… хотел… сюда идти?

– Нет.

– И почему… пошёл?

– Но я должен был, что тут непонятного?

– И в чём здесь свобода воли?

– Свобода воли – это возможность сделать выбор. Вот и всё.

– А выбор под давлением… это честный выбор? Такой выбор, который… чего-то стоит?

Он ухмыльнулся, глядя, как я стараюсь промолчать.

– Ну скажи, скажи… что сам решаешь… что должен… чего не должен…

– Конечно. Кто, по-твоему, это делает?

– Правда? А может… это твой бизнес… решает за тебя… И был бы бизнес другой… решалось бы по-другому…

– Я не тот человек, который тебе нужен, – сказал я терпеливо. – Я не понимаю.

– По отношению к воле… понимание… вторично….

– А теперь ты говоришь, что я не знаю, чего хочу.

– Не ты один, фартовый… не ты один…

Вот передо мной сидел человек: опасный и с фантазией, то есть опасный вдвойне. Он годами не покидал свой замкнутый мирок, сложно сконструированный из расчленённых пространств, смрадов и извращений. Всё, что он говорил, я понимал, нотах слышат сквозь стены, видят в толще воды – искажённо, предательски.

– Ты думаешь, что чего-то хочешь… именно этого… Действуешь… добиваешься… Но когда желание удовлетворено, что ты чувствуешь? Тоску… отвращение… раскаяние… Почему?

– Ничего подобного я не чувствую.

– Потому что… в действительности… ты хотел другого.

Теперь он разговаривал сам с собой, а в такую беседу лучше не встревать. В темноте за его спиной проступал шкаф, набитый книгами, неуместный и таинственный. Нам никто не мешал, никто не пытался вторгнуться в эту нелепую комнату, даже ветер за окном. Шторы были плотно сдвинуты, но почему-то я знал, что окно забрано решёткой. Щурясь, жмурясь на камин и стараясь не храпеть, я стал подрёмывать.

Поделиться с друзьями: