Волколак
Шрифт:
– Он закрыт и опечатан. Им никто не пользуется вот уже как десять лет.
Я только кивнула в ответ, не желая больше говорить на эту тему, чтобы не чувствовать себя еще более сумасшедшей, чем сейчас.
Мое тело не обманывало меня.
Он был!
– Хотите мы вызовем скорую, и вас отсмотрят врачи и полицейские?
– тепло отозвалась женщина, на что я лишь отрицательно покачала головой.
Что я скажу им?
Что на меня напал некий призрачный тип, которого здесь не было?
Мне нужно было успокоиться и прийти в себя.
– Вы не поможет мне с книгами?
–
Нет, я и здесь не чувствовала себя в безопасности, но по крайней мере здесь были люди.
Была охрана.
В конце концов, была эта милая женщина, которая быстро кивнула, усадив меня за стол в читальном зале самый близкий к себе, а потом сама лично отобрала все необходимые книги, которые принесла мне, и аккуратно положила на край стола.
Спустя несколько минут в зале появился тучный мужчина с дубинкой в черном форменном одеянии полицейского, который, по всей видимости, был охранником. А я нервно улыбнулась, вспомнив высокую мощную фигуру этого маньяка, понимая, что охрана не поможет, если он явится снова.
Я честно пыталась отвлечься.
Пыталась углубиться в мир знаний, что-то неловко чиркая в блокноте, но не могла перестать вздрагивать каждый раз, когда кто-то появлялся в читальном зале.
Я всматривалась в каждую мужскую фигуру с горечью паники, которая углубилась где-то внутри, и залегла на дно, словно черная дыра.
К обеду людей в библиотеке значительно прибавилось.
Стало немного шумнее, и женщина-консультант часто шикала на веселую молодежь, призывая к порядку и дисциплине, а еще украдкой бросала встревоженные взгляды на меня.
И ее можно было понять.
Я проторчала в читальном зале весь день, вынужденная попрощаться и сдать литературу только потому, что закончился рабочий день, и все посетители должны были покинуть помещение до следующего утра.
Но я была ей благодарна от всей души, когда внимательная женщина вызвала мне такси и даже проводила до машины, очевидно замечая, как я оглядываюсь и с дрожью всматриваюсь в каждое темное пятно на улице в опустившихся сумерках.
И вот я была дома, и совершенно не знала, как объяснить папе свой страх, вздрагивая истерично даже от знакомого лязга его инструментов, которые он часто менял.
– Это что еще, дочь?
Я не заметила, как папа оказался рядом, касаясь меня указательным пальцем за подбородок, и хмурился, глядя на прокушенную нижнюю губу, которая конечно же припухла и не вызывала своим видом восторга.
– Какая же ты невнимательная, Маришка! Вечно торопишься и травмируешь себя!
Папа цыкнул недовольно языком, и пождал губы, не видя, как я вдыхаю запах гаража, где смешались бензин, аромат старой потертой кожи и стали, лишь бы стереть из воспоминаний другой аромат. Чужой.
Пугающий.
Ввергающий меня в те минуты, где я оказалась в его руках.
Во власти его губ и того безумия, которое терзало этого человека.
Я до сих пор ощущала вкус его губ и языка в себе, сколько бы чашек кофе не выпила, чтобы стереть из памяти и своего тела все напоминания о нем.
Но ничего не помогало.
Ничего не могло спасти меня.
–
И как теперь ты в таком виде покажешься перед гостями?– Гостями?
– Ну разве не сегодня должны прийти родители этого чертова Дэна, чтобы сосватать тебя официально?
Я поморщилась не столько оттого, с какой ненавистью и презрением выплюнул эти слова отец, сколько оттого, что события последних дней совершенно выбили меня из привычного уклада жизни, при чем настолько, что я напрочь забыла о таком важном событии в своей жизни!
Этот человек сведет меня с ума!
Видимо этого он и добивается!
– Пап, не надо…
– Что не надо? Твоя мать с утра из кухни не вылезает, чтобы накормить этих гаденышей, а сестра вычистила дом так, словно мы готовимся перестраивать его на чертову операционную!
Я поморщилась, понимая как никогда, что сегодняшний вечер будет сложный и напряженный.
Папа искренне и всей душой ненавидел свою будущую родню, и был совершенно против этого брака.
И ничего бы не получилось, если бы мама не встала на мою сторону, заявив, что чувства дочери превыше всего.
Даже чувства интуиции отца, на которое он ссылался каждый раз, если что-то шло не так, всегда заявляя только одно: «А ведь я сразу говорил, что так и будет!»
Положив свои тетради и учебники на его грязный вечно захламленный деталями стол, я подошла к отцу, обнимая его сзади, и блаженно вдыхая такой теплый и родной аромат, примирительно улыбнувшись:
– Всего один вечер, пап.
– Эти гавнюки унизили тебя!
– в тысячный раз надулся отец, злобно клацнув зубами, но все таки положив свои широкие теплые ладони поверх моих, не боясь замазать. А я в тысячный раз терпеливо и спокойно улыбнулась ему, не пытаясь доказать, что он не прав:
– Никто меня не унижал.
– Потащили тебя в больницу, чтобы убедиться в твоей невинности!
Уже несколько месяцев прошло, а папа продолжал беситься и дрожать от ярости каждый раз, когда только вспоминал об этом.
– Я же уже столько раз всё объясняла. Родители Дэна очень ревностные католики, и поэтому для них важно, чтобы все условности были соблюдены. И потом, ты же знаешь, что католические семьи очень редко позволяют своим детям связывать себя узами брака с иноверцами.
– Можно подумать, что католики не трахаются!
– фыркнул злобно отец, на что я лишь простонала:
– Ну, паааааап!
– Что пап? Лучше бы за сыновьями своими следили, прежде чем лезть под юбки девчонкам! И не надо мне тут глаза закатывать! Думаешь, я не слышу, что люди говорят про этого твоего Дэна?! Ты не смотри, что я постоянно в гараже с железяками и машинами! Я тоже много что знаю!
Этими словами начиналась каждая наша ссора, когда я тут же кидалась защищать своего жениха, а папа нападал до последнего.
Пока не вмешивалась мама и все не затихали.
– Опять будешь напоминать мне про ту историю с задержанием?
– тут же надулась я, даже если не перестала обнимать своего мрачного, часто слишком эмоционального отца, который любил поголосить. Он тоже продолжал держать меня легко за руки, обнимая в ответ, даже если уже завелся, и начинал не на шутку злиться.