Волны (В стране любви)

Ларцевъ. Вдь вы, прямо сказать, благодтельница моя. Не повстрчай я васъ, что бы стало съ моею «Миньоной».

Джyлія (открывая глаза, упавшимъ голосомъ). Ахъ да!.. Съ «Миньоной»!

Маргарита Николаевна выходить изъ кабины съ ршетчатой дверью, здоровается съ Лештуковымъ, и оба опускаются внизъ по лстниц.

Маргарита Николаевна. Домой, домой! Къ завтраку и какъ можно скорй. Я, какъ вашъ Ларцевъ говорить, «проплавалась и въ аппетит». А, да вотъ онъ самъ… съ Джуліей.

Лештуковъ (смется). Парочка.

Маргарита Николаевна (любопытно смотритъ на Ларцева, потомъ съ гримасою). Удивляюсь Джуліи: онъ слишкомъ блондинъ.

Ларцевъ (кланяясь издали). Маргарита Николаевна! И наконецъ-то, кажется, въ духъ?

Продолжаетъ разговоръ съ Джуліей.

Лештуковъ. Хвала небесамъ: выглянуло солнышко.

Маргарита Николаевна. А вамъ такъ скучно было его ждать? Такъ вы бы не дожидались, ушли.

Лештуковъ. Зачмъ? Я вдь знаю, что посл ненастья солнышко свтле свтитъ, тепле гретъ и краше выглядитъ. Ненастье дло преходящее.

Маргарита Николаевна. Однако, знаете: день ненастья день изъ жизни насмарку. Разв y васъ ихъ такъ много въ запасъ?

Лештуковъ молча снялъ шляпу и склоняетъ передъ Маргаритой Николаевной голову, уже замтно сдющую.

Маргарита Николаевна. Вотъ видите: снга довольно. Вамъ пора цнить погожіе дни на всъ золота, а вы льнете къ ненастью.

Лештуковъ (принялъ шутливо театральную позу и, указывая на рядъ парусовъ, серющихъ на горизонт, декламируетъ трагически).

Подъ нимъ струя свтлй лазури,Надъ нимъ лучъ солнца золотой,А онъ, мятежный, просить бури,Какъ будто въ буряхъ есть покой.

Кистяковъ и Леманъ, въ лтнихъ фланелевыхъ костюмахъ, сходятъ по лстниц. Группа въ глубин сцены – у развшаннаго блья – Джулія, Ларцевъ, Кистяковъ, Леманъ.

Маргарита Николаевна. Ахъ, пожалуйста, не пугайте меня стихами. Я ихъ боюсь. Какія тамъ бури! Просто сренькій, кислый, дробный, сверный дождикъ, неизвстно зачмъ заплывшій подъ это чудесное небо. Я хандрю, а вы мн аккомпанируете. Это длаетъ честь вашей любезности, но не длаетъ чести вашему вкусу. Если бы я еще, въ самомъ дл, была способна на какую-нибудь бурю… Но семидневный дождикъ – бррр!

Лештуковъ. Ничего, я съ зонтикомъ.

Маргарита Николаевна. И съ пресквернымъ. Вижу, вижу вашъ столикъ. Коньячная порція уже принята.

Въ групп на заднемъ план, хохотъ. Кистяковъ комически преклоняешь передъ Джуліей колна: Леманъ изображаетъ, будто играетъ на мандолин. Джулія, смясь, бьетъ ихъ полотенцемъ. Ларцевъ вынулъ альбомъ и быстро зарисовываетъ сцену.

Лештуковъ. Въ самыхъ скромныхъ размрахъ.

Маргарита Николаевна. Работали бы лучше.

Лештуковъ. Увы, нельзя служить сразу двумъ богамъ.

Маргарита Николаевна. То есть?

Лештуковъ. Вамъ и литературъ.

Маргарита Николаевна. Какъ это лестно для меня. Но позвольте: два мсяца тому назадъ, при первыхъ нашихъ встрчахъ, вы меня увряли, что я открываю вамъ новые горизонты, что я ваше вдохновеніе, въ нкоторомъ род суррогатъ музы. И вдругъ…

Лештуковъ. Вы вотъ стиховъ не любите. А вдь за мною въ этомъ случа какой адвокатъ-то стоитъ: самъ Пушкинъ!

Маргарита Николаевна. Пушкинъ? Пушкинъ это старо, говорила одна моя подруга. Но y меня слабость къ умнымъ старикамъ. Что же говоритъ Пушкинъ?

Лештуковъ (декламируетъ). Любя, я былъ и глупъ, и нмъ…

Маргарита Николаевна. Конечно, если ужъ самъ Пушкинъ.

Лештуковъ.

Погасшій пепелъ ужъ не вспыхнетъ,Я все грущу, но слезъ ужъ нтъ,И скоро, скоро бури слдъВъ душ моей совсмъ утихнетъ.Тогда-то я начну писатьПоэму псенъ въ двадцать пять.

Ларцевъ, взглянувъ на часы, показываетъ товарищамъ время. Затмъ вс дружески жмутъ Джуліи руку и уходятъ направо по spiаggiа.

Маргарита Николаевна (смется). Вы сегодня тоже въ дух и дурачитесь. Но это лучше; чмъ…

Выразительно киваетъ на столикъ съ виномъ.

А все-таки исправьтесь.

Лештуковъ. Совсмъ прикажете исправиться? Такъ, чтобы начать «поэму псенъ въ двадцать пять».

Маргарита Николаевна. Нтъ, нтъ, совсмъ не надо. А слегка, немножко… Ну, хоть на столько, чтобы не смотрть на меня такими выразительными глазами… Вдь это не глаза, а вывска, на которой любой прохожій прочтетъ: «Лештуковъ и Рехтбергъ. Патентованная фабрика всеобъемлющей любви по гробъ».

Лештуковъ (съ кривою усмшкою). Безъ отпуска, ни оптомъ, ни въ розницу.

Маргарита Николаевна (быстро оглядвшись). Жалуешься?

Лештуковъ (молчитъ). Маргарита Николаевна. Да разв я ужъ такая злая?

Лештуковъ (насильственно улыбается). Хоть мучь, да люби!

Лицо Маргариты Николаевны вдругъ все задрожало и поблднло, глаза затуманились и заискрились, губы сложились въ странную гримасу – и ласковую, и хищную. Она тяжело налегла на руку Лештукова и на мгновеніе прильнула къ нему.