Волны (В стране любви)

Ларцевъ. Въ этомъ, какъ вы слышали, она не ошибается.

Альберто. Нтъ, для нея, для нея самой, а не для картины. Оставьте вы Джулію, синьоръ. Ну ее къ бсу, эту вашу картину.

Ларцевъ. Какъ «ну ее», Альберто? Богъ съ вами! Да ни за что! Я не ремесленникъ, не поденщикъ; мн мое искусство дорого.

Альберто. Вамъ жаль малеваннаго полотна, а живыхъ людей вы не жалете. Вдь вы нехотя можете погубить двушку, а съ нею и меня. Да ужъ что скрывать? Прежде, чмъ меня-то, и себя. Потому что, если Джулія меня броситъ, мн жить не дня чего. Но обиды этой я ни вамъ, ни ей не прощу.

Ларцевъ. Вы меня не пугайте, Альберто. Я этого терпть не могу. Говорятъ вамъ, чортъ возьми, толкомъ, что до вашей Джуліи мн нтъ никакого дла.

Альберто. Ахъ, синьоръ. Да вдь Джулія молода, красива, любитъ васъ. Что же вы, деревянный что ли? Сегодня нтъ дла, завтра нтъ дла, а посл завтра глядь, и закипла кровь. Бросьте вы эту картину, синьоръ. Право, бросьте. Ну, пожалуйста! Для меня бросьте…

Ларцевъ. Чудакъ вы, Альберто!

Альберто. А то найдите себ другую, какъ вы ее тамъ зовете? Миньону, что ли? Не одною Джуліей свтъ сошелся?

Ларцевъ. Да слушайте же вы, упрямая голова. Неужели вы не понимаете, что вы, собственно, даже и права не имете приставать ко мн съ этимъ. Какой вы женихъ Джуліи? Она васъ не любитъ; пойдетъ за васъ или нтъ, неизвстно: вы сами сознались. Вы ревнуете Джулію ко мн. Зачмъ же вы не ревнуете ее ко всей золотой молодежи, что вьется вокругъ нея, нашептываетъ ей нжности, беретъ ее за подбородокъ, щиплетъ, обнимаетъ? Вдь y меня въ мастерской ничего подобнаго быть не можетъ.

Альберто. Я знаю, синьоръ.

Ларцевъ. Да и сами вы – какой святой! Джулія еще не царапала вамъ глаза за то, какъ вы учите форестьерокъ плавать?

Альберто. За что же, синьоръ? Это мое ремесло. Во всякомъ ремесл есть своя манера.

Ларцевъ. Вотъ какъ? Отлично. И y меня есть своя манера: брать хорошую натурщицу тамъ, гд я нахожу.

Альберто. Это ваше послднее слово, синьоръ?

Ларцевъ. Послднее, ршительное, окончательное, и баста толковать объ этомъ.

Альберто (блденъ, говорить тихо, раздльно, внятно). Такъ вотъ же вамъ, синьоръ, и мое послднее слово. Если Джулія еще разъ будетъ y васъ въ мастерской, мы враги. И чмъ скоре удете вы изъ Віареджіо, тмъ лучше для васъ. Имю честь кланяться!

Уходить.

Ларцевъ. Вотъ не было печали, черти накачали!

Занавсъ.

Дйствіе II

Хорошо меблированный салонъ буржуазнаго типа, устроенный въ нижнемъ этажъ стариннаго дома. Комната, окнами на улицу, центральная въ дом, А потому со множествомъ выходовъ. Вс окна, двери, притолоки очень глубокія. Налво, въ глубин сцены, витая лстница: ходъ въ мастерскую Ларцева. Прямо – широчайшее окно, дверь на улицу; она – съ блыми, какъ снгъ, домами и известковой мостовой. Черезъ улицу, насупротивъ дома, маленькая «боттега» (бакалейная лавка съ винною продажею) и проспектъ съ олеандровыми деревьями. Направо, въ самой глубин, дверь въ смежную комнату, А ближе къ рамп другая – широкій и красивый выходъ, съ колоннами на внутреннюю парадную лстницу, открытый, безъ створокъ. Налво дв двери: одна въ глубин, близъ лстницы – къ Ларцеву; другая, возл рампы – въ кабинет Лештукова. Сводчатый потолокъ росписанъ плохою живописью. На стнахъ превосходные, старые часы, нисколько порядочныхъ копій старыхъ художниковъ. На нкоторыхъ дверяхъ начаты и не кончены наброски масляными красками; голова двушки, морякъ съ трубкою въ зубахъ, фантастическое чудовище со зминымъ хвостомъ. Посреди комнаты круглый столъ, съ остатками только-что конченнаго обда. При подняли занавса, русская компанія шумно встаетъ изъ-за стола. Маргарита Николаевна сейчасъ же проходить по широкой лстниц направо, наверхъ. Прислуга, дв дюжія итальянки, поспшно убираютъ со стола и выносятъ его. Лештуковъ проходитъ къ качалк, помщающейся между парадной лстницей налво и рампою, садится, вынимаетъ изъ кармана нсколько русскихъ газетъ и просматриваетъ одну за другою, роняя ихъ потомъ на полъ. Вечеръ, красный свтъ заката.

Франческо (очень красивый, рослый, широкогрудый и широкоплечій молодецъ великорусскаго типа, въ рубенсовской бородк; одтъ итальянцемъ больше всхъ итальянцевъ; въ рубашк фантэзи съ широчайшимъ поясомъ, по которому ползетъ цпочка съ тяжеловсными брелоками; блыя туфли-скороходы, пестрйшій длинный галстукъ съ огромнымъ солитеромъ въ булавк; персты также блещутъ камнями). Богъ напиталъ, никто не видалъ, А кто и видлъ, тотъ не обидлъ. Берточк съ Амальхенъ, хозяюшкамъ прелестнымъ, наше собственное мерси и граціэ. Всей честной публик за компанію нижайшее.

Амалія. Благодарите Дмитрія Владимировича: мы вс сегодня y него въ гостяхъ; А то негд бы и пообдать: въ верхней столовой ремонтъ.

Кистяковъ. А пречудесно это вы придумали, милыя барышни, – домъ нанять. Куда привлекательне отельнаго житья.

Франческо. Главное: харчъ хорошъ. Пишша русская. Помилуйте: борщъ ли. Въ Италіи борщъ! Ровно въ большомъ Московскомъ.

Кистяковъ. Смотрите, только не прокормитесь. Берете дешево, кормите жирно, – сведете ли концы съ концами?

Амалія. Да вдь мы о выгод не мечтаемъ: больше для компаніи и удовольствія.

Леманъ. Небось, не прогадаютъ. Нмки на обух рожь молотятъ.

Амалія. Ахъ, ахъ, ахъ, какой!

Берта. Самъ-то кто?

Амалія. Ужъ какія мы нмки! На Васильевскомъ острову родились, по-немецки двухъ словъ связать не умемъ.

Берта. А, главное, только съ такимъ нахлбникомъ, какъ Леманчикъ, молотить рожь на обух. Вы, душечка, которую недлю «не при суммахъ-съ»?

Леманъ. Ш-ш-ш! Счеты меркантильные не должны тревожить уши благородныя.

Амалія. Кофе, господа, какъ всегда, въ салон, наверху.

Кистяковъ. Бениссимо.

Лештуковъ. Господъ курильщиковъ просятъ честью туда же.

Кистяковъ. Да, ужъ знаемъ, знаемъ.

Бжитъ на верхъ по парадной лстниц.

Лештуковъ. Мн, Берта Карловна, если можно, прикажите подать сюда.

Берта. Конечно, можно.

Амалія. Какъ же? А пніе-то? Джованни хотлъ придти. Неужели не придете слушать?

Наверху раздается нсколько небрежныхъ аккордовъ, потомъ модный вальсъ, играемый довольно дилеттантскою рукою.

Леманъ. Слышите? Маргарита Николаевна уже возбряцала.

Лештуковъ. Газеты изъ Россіи пришли. Надо просмотрть.

Франческо. И я спою.