Вольные города

В ближних рядах раздался шум недовольных, но отец Иохим погрозил кулаком.

— Ишь вы, греховодники. Сказано: всему свое время.

От бочек долго пробирались сквозь людское месиво, атаману то и дело встречались знакомые по Черному камню ватажники, каждый тискал его, перебрасывались несколькими словами.

Сельбище, собственно, и состояло из окружавших площадь зем­лянок, глинобитных лачуг и коробок, сколоченных из корабель­ных досок и разбросанных в беспорядке. Дальше виднелся ров с земляным валом, в нем поблескивала вода.

Василько прежде других надеялся увидеть Ивашку, но его почему-то не было. Когда он спросил об этом деда, тот коротко от­ветил:

— К нему и идем.

Чуть на отшибе, ближе к берегу, показался высокий, по срав­нению с лачугами, дом, сложенный из серых необожженных кир­пичей.

И тут, около ворот дома, Василько увидел Ивашку. Он замет­но постарел, но стал осанистее, полнее. От прежней худобы не осталось и следа. Он, видимо, ждал атамана и, завидев его, спеш­но пошел навстречу. На мостке, переброшенном через канаву, об­нялись, и Булаев сказал тихо, словно жалуясь:

— Устал я без тебя, атаман.

В доме было всего два окошка,— по одному на комнату. Окон­ца эти были круглые, отороченные дубом. Василько догадался: с корабля. Внутри первой комнаты все было чудно и необычно. Ивашка, как видно, перетащил сюда целиком капитанскую каюту и обложил ее кирпичами. Вся мебель, в том числе и большой круг­лый стол, была корабельная. На столе стояли вина, закуски. Пах­ло кизячным дымом, сивухой и жареным мясом. Около стола хло­потал плечистый молодой парубок в серой, ниже колен, рубахе, вышитой по косому вороту затейливыми цветами. Увидев Василь­ка, он улыбнулся, показав два ряда белых ровных зубов. Эта улыб­ка напомнила кого-то.

— Узнаешь? — спросил Ивашка, глядя на парня.

— Неужто Андрейка?!

— Он самый, пропади ты пропадом,— гаркнул отец Иохим, усаживаясь за стол.— Давай, отрок, наливай — в горле пересохло.

— Да ты, Ешка, подожди,— строго произнес Ивашка.

— Как это подожди, как подожди,— возмутился отец Иохим,— я из-за этого стола проповедь на майдане не договорил, сюда стремившись. Эх, атаман, какую проповедь я было приготовил, пропади ты пропадом.

— Не кощунствуй, Ефимушко,— тихо упрекнул его Славко, снимая с плеча гусли.— Пастырю этак-то негоже.

Пока Василько обнимал Андрейку, в комнату вошла с большой глиняной миской женщина. Поставила миску на стол, подошла к атаману, поклонилась в пояс.

— Так это же Полиха! — воскликнул Василько.— Дай глянуть- то на тебя.— Полиха тоже раздобрела, стала круглолицей, боль­шая русая коса лежит венцом на голове. На девке серый сарафан с теми же, что и у Андрейки, цветами по подолу. Атаман прижал ее к груди, потом вытер концом платка, накинутым на плечи, по­влажневшие глаза. Все сели за стол.

— Где-то мои гребцы?— спросил Василько.— Тоже, поди, го­лодны?

— Их покормят. Сказано.

По первой чарке выпили за счастливый приезд атамана, потом пили просто так, много ели, благо мясо на столе было и жареное, и пареное, и соленое, и копченое.

Охмелев, Василько спросил:

— Где ты вино берешь? У фрягов?

— Скажи, Ешка, где мы берем вино,— Ивашка усмехнулся.

— Вестимо где — у Ионаши. Там его сколько хошь. А фрягов давно в Кафе нету, пропади они пропадом.

От упоминания ненавистного имени у атамана хмель из голо­вы вон.

— Разве Ионаша с вами?!

— Уж боле как два года. Лавку держит, в Кафу ездит — тор­гует. А что?

— Видать, новостей у вас в ватаге много? Расскажи.

— С самого начала?

— Давай с самого...

— Ждали мы тогда тебя. Долго ждали,— начал, как бы оправ­дываясь, Ивашка,— думали, бросил ты нас, с купчихой остался. А фряги по кораблям садят железами, того и гляди в щепы раз­несут. Потом прибег Семка Чурилов, говорит: тебя на подворье и не было. Мы, грешным делом, подумали—лжет. Думали, купцы тебя сокрыть захотели. Сорвались мы, поплыли. Слава богу, ветер попутный был. Добрались до Корчева, нашли подходящих кора­бельщиков, сами к тому времени в парусах так и не разобрались. Корчевцы согласились провести нас до Азова, потом и на Дон. На Дону-реке болтались, почитай, два месяца, ветров попутных было мало. Это тебе река, а не море. Да и мелей боялись, будь они не­ладны. Уж совсем к осени добрались вот на это место и сели обо­ими кораблями на мель крепко-накрепко. На берег сошли, что же делать оставалось? Смотрим: с одной стороны лес, с другой — ро­ща, место тоже веселое. Решили селиться. Нарыли в берегу нор, как кроты, надумали зимовать. Собрались на круг — все те же ду­мы: что жрать будем? Судили-рядили долго и ничего кроме не придумали, как поклониться Микене. Дали ему храбрых молодцов сотню, оружие что ни на есть самое справное и послали в степь. Отбил он у ордынских пастухов две отары овец... Сколько, Андрей­ка, их было?

— Три тыщи с половиной штук.

— Может, и больше — считали плохо. Но не в счете суть. Зна­ли мы, что ордынцы нам сего не простят, и стали ров рыть, насыпь сделали, приготовили все мушкеты и пистоли, зелье с кораблей сняли, в рощах на деревьях гнезда дозорные уладили. Ждать пришлось недолго, по первому снежку задымили дозорные кост­ры— недруг близко. Изготовились мы, ждем. Зашевелилась снеж-

пая степь, почернела от всадников, а мы ждем. Катится на нас ла­вина, а мы ждем. Подоспела пора — ударили из мушкетов, сразу сникла передовая волна, поредела. Тех, кто проскочил, из писто­лей прицельно добивали. Не столь от потерь, сколь от страха пе­ред «диковинными стрелами» ордынцы повернули вспять, да и не тревожили нас всю зиму. А мы по-хозяйски убитых лошадей татарских переделали на солонину, шкуру на обувь перешили...

— И паруса тоже перешили,— вставил Славко.

— А подожди ты с парусами. Паруса уж потом... А по весне прибег к нам на лодчонке Ионаша...

— Нет, ты расскажи, как святыню осквернил?—кипятился дед Славко.

— Ну и расскажу. Посредь зимы прибился в ватагу один мо­нашек вшивый...

— Это я, стало быть,— спокойно уточнил отец Иохим.

— Да, ты, Ешка.

— Отец Иохим,— еще раз уточнил Ешка.

— И поселил я его на свою голову рядом с дедом. Ты ведь знаешь, атаман, в то страшное время о боге забыли. Мы совсем о вере не думали — не до того было. А тут эти два душеспасителя стали меня и ватажников стыдить, веру православную стали в нас пробуждать. И придумал этот хмырь болотный Ешка...

— Сказано тебе —отец Иохим...

— И придумал Ешка превратить корабль «Святую Агнессу» в церкву...

— И не только в церкву, но и в святыню. Ибо ведомо было: обитель сия вывела вас на волю.

— «Агнесса» к той поре вмерзла в лед, и стал Ешка водить ту­да ватажников кажинную неделю молиться. Я тоже ходил... Себя назвал он отцом Иохимом, хотя, поверь мне, атаман, ни одной мо­литвы не знает. Не знаешь ведь, Ешка?

— А проповеди? — Ешка допил из чарки вино.

— Проповеди читает бойко. Как начнут с дедом ватажников стыдить да увещевать — выходят они оттуда не то чтобы казаки- разбойники, а истинно ягнята. А из святых Ешка знает всего двух: Илью-пророка да Моисея. А придумал он, это уж по твоему, дед, наущению, ты не отпирайся, завести своего пророка, чуть ли не святого. И кто этот пророк —тебе, Василько, ни за что не угадать...

— Я еще менее отца Иохима о пророках наслышен. Ты уж сам говори, кого.

— Тебя! Да, да. И кажинную заутреню ватажники молили бога о возвращении к ним воина-освободителя Василия Победо­носца.