Волошский укроп

– Доставь нас туда за четверть часа, да укажи одно местечко тайное. Получишь вот это, – он подбросил на ладони золотую монету, выпавшую двуглавым орлом вверх.

– Барин, за полуимпериал тебя любой из нас до Неглинки на собственных закорках потащит, – ухмыльнулся Матвей. – Да только как бы потом в кутузку не загреметь. Там-то мне золото наврядли сгодится.

Брошенный на адъютанта подозрительный взгляд не оставлял сомнений в том, кому именно не доверяет извозчик.

– Не волнуйся, любезный, здесь тебе никакого ущерба не грозит, – успокоил Мармеладов. – Если сомневаешься, так возьми деньги вперед. Только смотри потом, не подведи!

Соседний стол в этот момент решил, что барин не пьяный, а вовсе малохольный – где ж оно видано, так деньгами швыряться. Матвей же с достоинством взял золотой, передал его трактирщику, флегматично жующему крендель: таким образом то ли покрывая имеющийся долг, то ли обеспечивая себе кредит.

– Не боись, барин! Мое слово верное. За десять минут домчим, – и добавил с нескрываемым презрением, – любую конку обгоним!

XIV

Кони рванули с места, будто бы не замечая тяжести четверых пассажиров и кучера. Коляска реагировала на эту компанию иначе – скрипела на поворотах и сильно проседала на осях. Матвей правил по набережной, нахлестывая и постоянно выкрикивая: «Веселей, залетныя!»

– Вот вы все про Пушкина говорите, Родион Романович, а я так, признаюсь, и не читал ничего, – в этом неожиданном заявлении Платона Ершова слышалась даже какая-то странная гордость. – Далек я от всей этой поэтической пошлости.

Мармеладов чувствовал себя неуютно в открытом возке, к вечеру от реки наползала прохлада. Но дрожь его пробила отнюдь не от этого. Представилось, что пройдет всего лет двадцать, – ну пусть тридцать, – и такие вот Платоны, гордящиеся своей безграмотностью, будут управлять империей из высоких министерских кресел. Тогда уж жди беды. Сыщик мог бы сейчас объяснить, почему Пушкин – это наше все: ведь народу нужна не только духовность, но также и душевность. А ей в русской поэзии без Александра Сергеевича просто неоткуда было бы взяться. Однако он не видел смысла тратить время на дискуссию с пустоголовым юнцом. Поэтому просто отвернулся и стал смотреть на купола Василия Блаженного – их еще можно было разглядеть в надвигающихся майских сумерках.

– Хотя Пушкин нашему министерству человек не чужой, – продолжал говорить адъютант. – Известно ли вам, господа, что поэт был допущен в наш архив, тот самый в Хохловском переулке, и изучал там исторические документы, прежде чем писать своего «Бориса Годунова»?!

– Которого вы тоже, надо полагать… – Мармеладов не успел договорить «не читали», поскольку мелькнула мысль, такая яркая, словно молния осветила.

Василий Блаженный…

Василий!

Во всех европейских языках это имя произносится совсем с другой согласной в начале. Французы говорят Базиль, итальянцы – Базилио, немцы – Базилиус. Не правда ли, это звучит удивительно похоже на «базилик»?!

Примем во внимание тот факт, что Пушкин сочинял «Годунова» в архивах дипломатического ведомства. Раз об этом знает даже адъютант, который не любит стихов, стало быть дворянин из Петербурга и подавно об этом осведомлен. Стало быть, Бешеный волк сообщил Белому медведю, что спрячется…

– Он в палатах Шуйских, – сыщик высказал это вслух, затем повторил коротко суть своих размышлений. – Насколько я могу припомнить, Шуйский – единственный Василий в трагедии, да к тому же его хоромы в Подкопаевском переулке, всего в двух шагах от министерства иностранных дел. Согласитесь, это – несомненный плюс для того, кто собрался шпионить.

– Надо срочно ехать к палатам! – воскликнул Ершов. – Турок слишком самоуверен, он не опасается, что мы разгадаем его шифровку. А мы нагрянем, возьмем с поличным, вытряхнем из него имена всех агентов и разорвем в клочья шпионскую сеть! Эй, как там тебя… Поворачивай!

Кавалергард потянулся, чтобы хлопнуть извозчика по плечу, но руку его перехватил Митя.

– Прежде следует позаботиться о девочке!

– Клянусь вам, как только мы схватим турка, я тут же сообщу обер-полицмейстеру, – адъютант взвыл, когда Митя сжал его руку чуть сильнее. – Он соберет городовых, прочешет Неглинку. Да и потом, ведь не факт, что Анастасия там. Это всего лишь домыслы.

– Я домыслам Мармеладова верю больше, чем клятвам иных… – почтмейстер был непреклонен и руку Ершова не отпускал. – К тому же вы сами признаете: шпион не знает, что мы его убежище разоблачили. Значит, никуда не сбежит. Да и поздно уже поворачивать оглобли.

Извозчик почти не соврал, добрались быстро. Зашли в лавку керосинщика на углу за двумя фонарями. Перешли дорогу к дому не то тринадцатому, не то пятнадцатому – Мармеладов не успел заметить точнее, поскольку свернули во дворы. Было их два. По левую руку господский, окруженный живой изгородью. Оттуда доносились голоса и девичий смех. Справа же невыносимо воняло выпотрошенной рыбой, закисшими щами и дрянным гуталином, – такое сочетание встречается на задах кухни и комнаты слуг, где спят вповалку и не особенно часто моются.

– Сейчас тихо, барин! – кучер обращался только к Мармеладову. Кавалергарда он нарочно не замечал, а священника побаивался, так как водились за душой грехи, и серьезные. Митя же хромал, отставая на несколько шагов, поскольку боль от вчерашней раны в натертой ноге становилась уже нестерпимой. – Тихо, чтоб решетка не лязгнула. А то ведь слуги могут городового свистнуть.

Ржавая решетка поднялась, против ожидания, без малейшего скрипа: очевидно, лаз этот использовали часто и потому регулярно смазывали петли.

– Запоминай, барин. Как сунешься тудыть, сперва спуск наискосок пойдет, а потом резкий обрыв будет. Да не расшибетесь поди, – наставлял Матвей, кивая в раззявленную пасть подземелья. – Смрад там жуткий.

– Сильнее, чем тут? – сморщил нос почтмейстер.

– Сильней и ядреней, барин. Вы через рукав дышите, так легче. Здесь обратно не поднимитесь. Надо будет или к Трубе вертаться, против течения речки, оттуда выход в трущобный дом есть, через большой пролом в стене. Сразу поймете, не пропустите. Но там всякая шихоботь по ночам собирается, так что осторожнее… Или уже топайте до Александрова сада, где прямо в Москву-реку выход есть, под Всехсвятским…

Извозчик называл мост по старинке, хотя тот уже лет двадцать, как разобрали, а нынешний, построенный на его месте, именовали Новым или Железным. Видно было, что весь этот новомодный прогресс Матвею поперек горла, потому и избрал он нехитрый метод отрицания происходящих перемен, цепляясь за приметы и названия из собственной молодости, того золотого века, который, увы, остался в далеком прошлом.

Первым в лаз протиснулся Мармелалов, держась обеими руками за липкие стены и постоянно оскальзываясь на каких-то вонючих комьях, – местная прислуга использовала решетку с одной лишь целью: сливали в подземную реку отходы и сбрасывали мусор. Нащупав ногой край, за которым простиралась темная бездна, сыщик спрыгнул вниз, ожидая, что переломает себе все кости, а уж голову наверняка расшибет. Но нет, обошлось. Он пружинисто приземлился, подняв фонтан брызг. Выбрался на каменную кладку вдоль стены подземного тоннеля, проверил – не разбился ли фонарь, предусмотрительно повешенный на шею, запалил фитиль и огляделся.

Своды подземелья зеленели плесенью, а кое-где проступали бурые пятна. Вода в Неглинке казалась черной, сразу вспомнилось второе ее название – Ведьма-речка. Неглубокая, сыщик ощупал намокшие до колен брюки, но уж верно извозчик сказал – смрадная.

На стене зашевелилась тень и в проеме показались митины сапоги. Почтмейстер соскочил не так удачно, болезненно взвыл, ударив и без того больную ногу. Полез на каменный тротуар, отчаянно ругаясь, правда, шепотом.

– Гадство какое! – приговаривал он, зажигая свой фонарь. – Ох и стребую я с турка должок за все мои мытарства, придет время!