Волосы циннвальдитового цвета

Только после этих слов Вадим понял в чем дело, почему ему так дышится. Воздух здесь и вправду тяжелый, сероватый, неприятно пахнущий. Неудивительно, что поначалу он задыхался, наверное, с непривычки.

– А как же забота об окружающей среде?
– несколько удивился он.

Фраза отчего-то насмешила девушку. Она долго хохотала, хлопала в ладоши.

– Фильтры дорогие, собственники на них никогда тратиться не станут, а заставлять их некому. Правда, как-то раз собрались в нескольких поселках демонстрации, так собственник земли издал закон, согласно которому, на его территории демонстрации запрещены. Не устраивают условия - съезжайте. Так и сказал. Повозмущались-повозмущались, да только делать нечего, разошлись. Мне дед говорил, из-за газов этих люди меньше жить стали. Вон, говорит, отец твой уже старше меня выглядит, а все потому, что в детстве этой гадости надышался. Я, говорит, хоть сейчас к станку идти готов, а он совсем уж развалюха, чуть поработает и тут же с ног валится. Все потому, что в детстве газов надышался. А еще рассказывал, что давным-давно, в государственный период, а то и раньше, был такой город - Лондон. Ну, так вот, дед рассказывал, там от смога несколько тысяч однажды умерло. В это мне не верится.

– У, - протянул Вадим. Душещипательные истории его никогда не трогали.

– Но есть и преимущества по сравнению с городом. Аренда жилья меньше стоит. Площади, правда, небольшие, я, мама, брат, отец, да дед живем на двадцати квадратных метрах. Неудобно, а что делать-то? Денег нет переезжать. Ты спрашивал, чего я сюда хожу. А потому и хожу - от семьи отдохнуть надо, дома даже спать тяжело, окна узенькие, солнечного света почти нет. Не люблю я там сидеть. Мать меня бездельницей называет, а я не хочу, как она, на работе всю жизнь проторчать. Видел бы ты ее, старая, кожа вся в морщинах, брр. Я мечтаю в город перебраться да там жить.

"В публичный дом тебя, пожалуй, возьмут", - подумал он, вспомнив, как умело девица ласкала его.

– А то у нас тут по-настоящему страшно. Я хоть тебе сразу и не призналась, но здесь себя спокойнее чувствую, чем в поселке. Сама знаю нескольких человек, которым в голову пулю пустили посреди бела дня. А есть еще у нас болтуны. Противные такие, гадости про нас, рабочих, рассказывают. Вы, говорят, и не люди вовсе, а так, и на землю плюют, - она вдруг всхлипнула.

Вадим озабоченно посмотрел на нее.

– Есть, говорят, Европа, а есть Азия. Где Европа, там хорошо, где Азия - плохо. Вот говорят, где мы, там плохо, там и Азия, народы, что в государственный период сформировались, якобы несут в генах метку, из Азии он или из Европы. Вот, говорят, если уехать в Европу, там и рабочие другие, живут в нормальных условиях, чисто у них, убрано, никто не мусорит. Потому что народ другой. А вы на варварском языке разговариваете, на котором давным-давно никто не говорит, да еще и с меткой в генах "Азия", вот потому, говорят, так и живете. Я им, глупости все это, будь такая метка, генные инженеры ее бы давно исправили, а они только в ответ смеются. Нет, говорят, народ вы гнилой, мы хоть с такой же меткой, да только признаем, что гнием, а раз признаем, значит выздоровеем. А вот когда таких как вы не станет, которые себя ущербными не признают, говорят, тогда только и заживем хорошо. Глупости ведь, правда?

Она посмотрела на Вадима в поисках поддержки. Ее глаза налились слезами, было видно, что чьи-то там слова ее сильно задевают.

– Конечно, правда. Нет никакой метки. И здесь, и на западе, и на востоке одинаково живут, просто нам небылицы специально рассказывают, как о новых собственниках. Надо же нам во что-то верить и надеяться. Вот и придумывают.

Слова Вадима утешили его подругу, она снова заулыбалась.

– А ты умный, - сказала она, и от этих слов Вадиму отчего-то стало приятно.

Между тем окружающий пейзаж менялся. Лес редел и исчезал, ему на смену приходили разваленные домишки, покрытые мхом и повителью. Лужайки у домов заросли клевером и отцветшими одуванчиками. Строения выглядели жалко: разваленные стены, изрисованные баллончиками, исписанные ругательствами; здоровые камни, валявшиеся на прилежащей территории, битые бутылки, обломки бытовых приборов. В стороне от домов можно было различить трансформаторные подстанции, с которых давно сняли и провода и трансформаторы. Вокруг бегали довольно крупные собаки. Чем они питались, неизвестно, но выглядели тощими и облезлыми. Удивительно, но у некоторых домишек можно было различить следы пребывания людей. Больше того, попадались и сами люди: на развалинах крутились дети, одетые в обноски, вдоль дороги шли взрослые, несмотря на теплую погоду, кутавшиеся в вязаные платки, полуголые старики валялись под заборами, по виду они пили без просыху не первый год. Встречались и совсем уж опустившиеся личности: у этих глаза бегали, из одежды иной раз были только трусы. Вели они себя агрессивно, выкрикивали ругательства в адрес прохожих, подхватывали с земли камни и бросались в Вадима с девушкой, голосили во всю глотку, выкрикивали бессвязные лозунги. Однако, смелостью они не отличались - большинство из них держалось в стороне от дороги, сделав гадость, они, подобно детям стремились быстро убежать, скрыться в ближайших развалинах. Правда бывали и исключения. Один из тех, кого Вадим отнес к вконец опустившимся, стоял покосившейся калитки и, заметив Киселева и его подругу, бросился на встречу. Вадим напрягся, приготовился ударить того, но мужчина застыл в нескольких шагах от них и, двигаясь спиной вперед в том же темпе, в котором Вадим шел, стал строчить (нормальной речью назвать это было нельзя):

– Вы помните Александра Макендонского из ФСБ? Говорят, он выполнял задание, но погиб в Афганистане еще в догосударственный период. Я был с ним знаком. Мы, кстати, встречались в университете продуктоведения? Насколько я помню, под семнадцатым номером числился Исаев, он тоже работал в ФСБ, правда, его никогда не существовало. Тогда был мокрый денек, а я весь сухой и чистый, как будто принял душ. С Македонским столкнулся, когда потерял патрон. Меня представил Исаев, да только шел дождь, а продукты купить не успел. У меня тут деньги, нужно заплатить за хлеб, а то ветчина кончится, а съесть не успеем. Вы, кстати, не видели моего родственника? Он большой, серый и с кнопкой, открывается, если на кнопку нажать...
– он говорил еще много, но Вадим так толком и не вник в суть. Речь вроде бы и связная, а понять о чем говорит невозможно. Наконец, мужчина увидел другого прохожего, потерял всякий интерес к Вадиму, и целиком переключился на второго.

– Сумасшедший какой-то, - выдавил из себя напуганный туманной и бессвязной речью мужчины Вадим.

– А их тут много, - ответила девушка.
– Содержание в больнице дорогое, не все родственники готовы платить за сумасшедших, собственники клиник работают только с платежеспособными клиентами. Тех безумцев, за которых платить некому, выгоняют за пределы города. Они разбредаются по поселкам, но и там их не принимают, так они и оказываются в подвешенном состоянии, бродят туда-сюда. Я их здесь постоянно вижу, за счет чего они живут, ума не приложу. Но собственники их недолюбливают. Если такой умирает, хоронить его приходится за счет капиталиста. Мне дед рассказывал, что собственники редко когда платят за погребение, чаще предпочитают выкидывать трупы в ямы где-то далеко за территорией города, этакие братские могилы. Как яма до края заполнится, бульдозер ее землей засыпает, так проблему и решают. Вроде бы по деньгам дешевле выходит, чем платить за место на кладбище. Дед говорит, кладбища раньше были огромные, и было их куда больше, а теперь, когда хоронить обездоленных приходится капиталистам, могил стало куда меньше, потому что от трупов избавляются массово.

– Страсти какие, - налюбовавшись окружающей обстановкой Вадим уже ни в чем не сомневался, был готов поверить в любую байку, которую ему расскажут об этих местах.

– Это еще что, - продолжила девушка.
– Знаешь где больше всего убийств происходит? Как раз здесь, в предпоселочных секторах. Охранные фирмы и так неохотно работают с поселками, заплатить много рабочие не могут, а некоторые частенько и не платят, чаще всего те, кто грабежами и планирует промышлять. Собственник эту землю забросил, говорят нашему хозяину хочет спихнуть, да только тому она не нужна. Сам видишь, что здесь творится. Вот и промышляют здесь бандиты. Ты спрашивал, страшно ли мне, когда я одна сижу на лавочке в аллее. Нет, мне не страшно. А когда иду через этот участок, внутри вся дрожу. Подруга рассказывала, ее брата прямо у нее на глаза здесь застрелили. Бандит бесцеремонно обшарил его карманы, забрал всё ценное, потом и у сестры потребовал отдать. Та так напугана была, что и думать не думала перечить ему, карманы вывернула, с шеи цепочку сняла, которая ей якобы от прабабки досталась, лишь бы живой остаться. Он ее так и не тронул. Дед говорит, что это осиное гнездо не бередят только потому, что охранники сами имеют процент с разбоя, который здесь чинят. У вас в городе хорошо - собственник за охрану платить обязал, не хочешь платить, ищи другое место, где арендуешь землю. А нашего сколько об этом не просили, все не в какую. Дед говорит, это оттого, что ваш с охранниками соглашение заключил, процент имеет, а наш до этого не додумался, да и порядок здесь наводить ему ни к чему. В таких условиях только низкооплачиваемые рабочие и соглашаются трудиться, а ему другого и не нужно. Они-то приезжают работать, в надежде поскорее перебраться в город. Думают, чуть здесь поработают, деньжат поднакопят и переедут. Раз город недалеко, так и добраться туда несложно. Ан нет. Мы вот всей семьей который год живем, ничего для нас не меняется. Как с хлеба на соль перебивались, так и продолжаем перебиваться. Отец все время ворчит, дед, так тот открыто возмущается. Мать молчит, терпит, а мне уже давно всё равно стало. Они как видели, что я смазливая вышла, давай щебетать - красавица ты наша, найдешь себе мужа городского, про нас не забывай. Мы тебя выкормили, вырастили, рядить тебя будем. И правда, покупают платья на последние деньги, а есть дома нечего. Хотят отправить учиться в городской университет. Вся семья на меня работать собирается. Как подумаю об этом, противно становится. Они ведь не для меня стараются, а для себя, я для них разменная монета, словно товар какой-нибудь. Выдать замуж, как на рынке сбыть. А я, может, в городского не влюблюсь, что тогда? Заикнулась как-то на эту тему, мать на меня, как на сумасшедшую посмотрела. Ты, говорит, иди тогда гуляй с лунатиками(мы так жителей этого сектора называем). Городской, говорит, тебя не устраивает. Да если бы у меня, говорит, твоя внешность была, никогда бы здесь не сидела. Брату моему, помнится, ту же самую лапшу на уши вешали, на успех его настраивали. Толкали его в город - учился он у нас неплохо - получить какой-нибудь грант собственников-промышленников. Надеялись, он конкурс выиграет, денег на подготовку не жалели. А в итоге? Продул с позором. Здесь-то он звездой был, еще бы, один закончивший все восемь классов, в поселке у нас таких нету, шестнадцать лет как исполнилось, давай сразу на работу, на заводе пахать. Как мой дед говорит, чтобы вытачивать запчасти, физика с математикой не нужны. Теперь вся надежда на меня, да боюсь, разочарую я их. Знаешь, о чем мечтаю? Путешествовать хочу, по миру поездить, везде побывать.

– А что ты там не видела?
– спросил Вадим.

– Западные города, восточные анклавы - много чего не видела. Хочется узнать, как живут люди в других местах.

– Был я и в западных городах, и в восточных анклавах, поверь мне, смотреть там не на что. На востоке работают, на западе потребляют. А мы тут застряли в подвешенном состоянии. Не знаем, чего нам делать - то ли работать, то ли потреблять. Если работать, то нечего возмущаться приезжим с востока и юга. Они за куда меньшие деньги готовы впахивать. А если потреблять, так нужно учиться деньги копить и тратить. Ехать на запад нужно, но только на постоянное жительство. Там между городами и путешествуй. А на востоке делать нечего, - Вадим приложил указательный палец к шраму на правой стороне его груди.
– Заработал на юге, когда там впахивал. Там сначала стреляют, потом разбираются. И все мечтают уехать. Правда, лицемерят куда больше нашего. Друг перед другом нахваливают своих собственников, да родные города, но только им шанс представится, сразу сюда, на север, а отсюда на запад. Так что путешествовать нечего - на запад поедешь, денег не хватит, на восток рванешь, могут и убить. Если уезжать отсюда, то только на запад и навсегда.

– А как же россказни про благородных арендаторов, которые всё бросают и едут на восток, узнавать другую сторону жизни?
– спросила она.

– Я таких не встречал. Да только если они и существуют, ничем от ваших лунатиков не отличаются. В жизни один смысл и зависит он от того, где ты живешь. На западе ты деньги должен тратить, на востоке производить то, на что тратят деньги на западе. Это как пищевая цепочка: восток травоядное, а запад хищник, даже, пожалуй, всеядное, вершина цепочки. А я хочу быть на вершине, а не топтаться у подножия горы и ждать, пока кто-нибудь меня сцапает.