Волшебная нить

У крыльца горел фонарь, но дальше, где аллея, тьма угрожающе сгущалась. Катя не к месту вспомнила Григория и задрожала еще сильнее. Едва ступив на землю, она тотчас промочила атласные туфельки. Зачерпнув снега, намочила и перчатки. Дрожа как осиновый лист, Катя лепила снежок, и вдруг что-то мягкое обрушилось на ее плечи. Бедняжка вскрикнула от ужаса, уронив снежок, и, сбросив с себя это нечто, закрыла лицо руками.

– Я принес вам шубу, вы замерзли, - услышала она и только тогда обернулась.

Перед ней стоял Бронский. Он молча поднял шубу и вновь накрыл плечи юной особы.

– Простите, я напугал вас, - пробормотал юноша, крепче запахивая шубу на Кате.

Однако она не перестала дрожать. Волнение, нервное напряжение виной тому, что произошло следом. Катя воскликнула:

– Ах, оставьте меня! Ваше преследование несносно!

И тотчас, рассердившись на себя, она поспешила на крыльцо. Бронский нагнал ее в три прыжка и вырос перед ней, преграждая путь. Девушка гневно подняла глаза и...Голова ее закружилась, взор помутился. Юный Лев страстно припал к ее губам, прижимая несчастную жертву к колонне. Катя силилась бороться с ним и с собой, но отрава поцелуя проникла в ее сердце, лишив последних сил. Лишь случайность спасла безумцев. Угасающим сознанием Катя уловила далекое ржание лошади и тотчас в испуге отпрянула от разгоряченного юноши. Ей почудилось, что Григорий где-то рядом!

Бронский все еще был безумен.

– Катя, - пробормотал он сквозь зубы, но девушка в страхе метнулась к двери, увлекая за собой молодого человека.

– Идемте же! Скорее!
– умоляла она.

– А снег?
– спросил он, пьяно усмехаясь.

– Что снег?
– не поняла Катя. Она уже забыла, для чего оказалась на морозе.

Впрочем, в зале тоже забыли о фантах, увлеченные новой игрой. Только Наташа приметила, что Катя вернулась со двора сама не своя.

– Господи, да ты вся дрожишь! Ноги промочила!
– ахнула она, оглядев подругу.

Стуча зубами, Катя попросила:

– Отведи меня в мои покои. Верно, я заболела.

– Помилуй, Катя, мы же рядиться сговаривались!
– опешила Наташа.
– Уж и тройки заложены, чтобы ехать по гостям. Дворня и та наряжается.

Взволнованная Катя помедлила. Соблазн удивить Бронского необычным костюмом был так велик, что она сдалась:

– Что ж, поедем кататься... Вот только ноги согрею!

Наташа обрадовано чмокнула подругу в щеку:

– То-то же!

18.

Марья Алексеевна Денисьева спала, уронив французский роман на подушку и не погасив ночника. Сквозь сон она слышала невнятные голоса, звон упряжи, ржанье лошадей. В доме забегали, засуетились, и хозяйка подняла голову от подушки, прислушалась. Уж не разбойники ли? С лета объявилась в лесу шайка. Предводитель их храбр и жесток. Сказывали, они не только на дорогах грабят, но и на усадьбы нападают.

– Матушка, ряженые приехали!
– доложила из-за двери нянька Василиса.
– Что делать-то? Принять ли?

Марья Алексеевна подскочила в удивлении. Ряженые? Кто бы то мог быть? Уж не обещанный ли Катин сюрприз?

– Принять, принять!
– крикнула она в сторону двери и забегала по комнате, спешно одеваясь и приводя себя в порядок.

Домашнее платье не подойдет! Марья Алексеевна лихорадочно перебирала платья, старенькие, давно вышедшие из моды. Она и не вспомнит, когда в последний раз наряжалась, когда у них были гости. Нечего, нечего ей надеть на праздник! Бедняжка уж было отчаялась, но под руку попалась старая кружевная косынка, которая освежала лицо и придавала любому платью нарядный вид. Подумав один миг, дама достала из сундука старинную турецкую шаль, в которой еще маменька ее блистала на балах в Петербурге.

Облачившись в коричневое платье из тафты, Денисьева украсила его косынкой и шалью. Причесав на пробор темные волосы, она заколола их в шиньон. Достав из туалетного столика накладные букли, примерилась, глядя в зеркало. Нет, не годится! Бог с ними, с локонами. Открыв заветную шкатулку, подумала-подумала и убрала шкатулку на место. Разбойники шныряют в округе, надобно быть осмотрительней. Да и не девочка уж, чтобы производить впечатление. Перекрестилась перед образами, Марья Алексеевна в последний раз взглянула на себя в зеркало, глубоко вздохнула и покинула свою комнату.

Войдя в гостиную, она стала свидетельницей шумного веселья. Дворня вся сбежалась смотреть на ряженых. Несколько мужиков решилось внести свою лепту в общий праздник, облачившись в вывернутые тулупы и женскую одежду. Марья Алексеевна искала глазами Катю и все не находила.

– Маменька, да вот же я!

Неужели этот юный улан с тонкими закрученными усами и румянцем во всю щеку и есть ее Катя? Марья Алексеевна всплеснула руками и рассмеялась, качая головой. Рядом возникла Наташа Давыдова в сарафане и кокошнике, что ей весьма пристало. Мелькали знакомые и незнакомые лица, вымазанные жженой пробкой, свеклой, сурьмой. Ряженые пошли в хороводе вокруг них. Марья Алексеевна смеялась, разглядывая причудливые фигуры, как вдруг переменилась в лице, побледнела.

Она заметила в углу гостиной юношу, который был одет светски и не участвовал в общем бедламе. Юноша был ей незнаком, и при этом черты лица его волновали, вызывали в памяти давно забытый, любимый образ. Кто он? Полагая, что он невидим, незнакомец пристально смотрел на Катю, и обмануться было невозможно: его взгляд пылал страстью.

Невольно прижав пальцы к вискам, Марья Алексеевна присела на кушетку. Страшная догадка готова была облечься в мысль: ужели этот славный юноша - его сын? И он влюблен в Катю?! Возможно ли? Какая прихотливая игра судьбы! Потрясенная дама еще раз взглянула на незнакомца. О нет! Эти губы, их томительно-чувственные очертания, так знакомы ей! И глаза - Марья Алексеевна ничуть не сомневалась, хотя не могла этого видеть - синие, непременно синие, как небо. Вот только волосы у юноши много темнее, чем у того, кого она любила когда-то...

– Маменька, вам не весело?
– услышала она над собой и вышла из задумчивости.

Катя присела рядом, изящно согнув ноги в уланских рейтузах и сапогах.

– Катя, кто этот юноша, что прячется ото всех в углу?
– спросила Марья Алексеевна.

– Он не прячется. Лев Сергеевич не захотел рядиться, вот и скучает.

Девушка силилась говорить с деланной небрежностью, но краска на лице изобличала ее. У Марьи Алексеевны не осталось сомнений: юноша - его сын, он влюблен в ее дочь, и Катя к нему неравнодушна. Можно ли вообразить более чудовищный пассаж?

Ее размышления были прерваны неожиданным приездом Василия Федоровича. Все в доме знали, что он не терпел чужих людей, к тому же была ночь, он устал от дороги. Едва Базиль появился в дверях гостиной, веселье стихло, дворня поспешила ретироваться, чтобы не попасть под горячую руку барина.

Василий Федорович скроил недовольную гримасу и тотчас вышел, велев слуге приготовить постель. Гости потянулись к дверям. Наташа поторапливала отстающих:

– Теперь едем к Львовым!

– У Львовых одна тетушка зимует, - возразили девицы Волковские. Они решительно осмелели в отсутствии матери (та вынуждена была отказаться от катания по гостям, ведь развлекалась только молодежь).

– Едем в Сосновку, к Бронским!
– предложил кто-то, и Марья Алексеевна заметила, как вздрогнул юный Лев и тревожно оглянулся на Катю.

– Дальняя дорога, - выразила сомнение Наташа.
– Покуда доедем, утро будет.

Сошлись на том, что пора возвращаться домой, и стали прощаться с любезной хозяйкой. Когда уже все вышли в переднюю и разбирали шубы, Марья Алексеевна спросила у дочери:

– Я полагаю, ты останешься?

Девушка умоляюще взглянула на мать.

– Но, маменька, мне надобно переодеться и вернуть мундир!