Волшебная нить

– Однако ты загостилась, хорошо ли?

Ей не хотелось отпускать Катю с юным Бронским: от него исходили опасные токи. Марье Алексеевне был знаком этот огонь в глазах...

– Можно послать человека, - добавила она.

Вмешалась Наташа:

– Марья Алексеевна, голубушка, отпустите Катю еще на денек! Назавтра у нас намечен домашний спектакль, без Кати никак!

Пришлось согласиться. Силясь не видеть, как вспыхнули радостью Левушкины глаза, Марья Алексеевна тихо проговорила:

– Будь осторожна, дитя. Мое сердце чувствует беду. Возвращайся поскорее. Мне надобно кое-что тебе рассказать.
– И уже громче добавила: - Когда прислать за тобой экипаж?

– Не надобно, доставим сами!
– опять встряла Наташа.

– Я все исполню, маменька!
– обещала Катя, обнимая и целуя Марью Алексеевну, а затем поспешила за Наташей.

Хозяйка вышла на крыльцо проводить гостей, которые шумно рассаживались по саням. Кутаясь от холода в шаль, она прилежно наблюдала за движениями, взглядами, жестами Бронского. Юноша подсаживал Катю, укрывал ее медвежьей полостью, и его мало занимало, что происходит вокруг. Сомнений не оставалось: он влюблен в Катю и влюблен страстно, мучительно, пылко. Как и его отец когда-то...

Вернувшись к себе, Марья Алексеевна долго не могла уснуть. Она размышляла об опасности, которая угрожает ее дочери. Как уберечь бедную девочку от разочарования, боли, страдания? Что сделать? Она знала, что слова не помогут: чужой опыт никого еще не спасал от беды. Промучившись до утра, Марья Алексеевна пришла к единственно верному решению...

19.

К утреннему чаю Базиль вышел пасмурный и раздраженный. Марья Алексеевна же была задумчива и бледна. Василиса внесла дымящийся самовар, поставила его на серебряный поднос и, поклонившись, вышла. Обычно чай разливала Катя.

– Вольно вам, сударыня, отпускать девицу Бог весть куда без всякого сопровождения, - наливая себе душистый напиток, проворчал Василий Федорович.

– Не одна она, с Настей, - занятая своими мыслями, дама не сразу нашлась, что ответить.

– Экая препона искусителям! Да вам, верно, начхать, сударыня, с кем ваша дочь и чем занимается! Давеча имели случай наблюдать! Потворствуете во всем...

Марья Алексеевна давно привыкла к ворчанию вечно недовольного сожителя, потому и не придала значения его тону. Ее переполняли чувства противоречивые, решение не шло из головы. Потому она встрепенулась вдруг и светски произнесла:

– А знаете ли вы, кто был здесь вечор среди гостей? Бронский-сын. Лев Сергеевич.

Василий Федорович сначала побледнел, затем побагровел.

– И вы принимали в своем доме сына этого пройдохи, негодяя, подлеца, истоптавшего вашу жизнь на самой заре?!
– Норов даже привстал со стула и возвысился над притихшей дамой грозной фемидой.

– Так уж случилось, - пролепетала Марья Алексеевна, уже пожалевшая о произнесенном.
– Они приехали без уведомления.

– Ваша безмятежность порой бывает преступна!
– Базиль швырнул на стол ложечку, которая ударилась о блюдце и зазвенела.
– И теперь Катя в его обществе?

Марья Алексеевна рассеянно отвечала:

– Они вернулись к Давыдовым.

– Вместе?

– Полно, Базиль, Катя там не одна. Вы видели, сколько было гостей.

Голос ее окреп. Марья Алексеевна уже готова была приступить к исполнению решения, и сетования ворчуна лишь утвердили ее в этом. Не прикоснувшись ни к ватрушкам, ни к брусничному и крыжовенному варенью, ни к сухарям, сливкам, маслу и меду, коими был уставлен стол, дама торопливо выпила чашку чая и с нетерпением ждала, когда Василий Федорович откушает.

– Что это с вами?
– подозрительно прищурился Базиль.
– Не случилось ли чего, пока меня не было?

– Ничего не случилось. Я дурно спала.
– Она и впрямь была бледна более обыкновенного.

– И что вам спать мешает?
– проворчал опять несносный господин.
– Рада бы в рай да грехи не пускают?

И к этому Марья Алексеевна давно привыкла. Бесконечные придирки, подозрения, гнусные предположения стали обыденностью ее существования, которые она терпела ради эфемерного спокойствия и благополучия. Порой она задавалась вопросом: а не лень ли это? Самая обыкновенная лень? Что мешает ей выгнать из дома этого человека и самой заняться хозяйством, взять бразды правления имением в свои руки? Да, поначалу придется туго. Но все можно освоить при желании и прилежании.

Нет, вздохнула Марья Алексеевна, не женское это занятие. Тут надобны мужская твердость и умение властвовать. Вот у Василия Федоровича все это есть. К тому же он лучше понимает в бумагах, в счетах, векселях и доверенностях. Куда уж ей... Господи, когда же он напьется чаю?

Наконец, Василий Федорович поднялся.

– Вы едете нынче?
– с деланным безразличием спросила Денисьева, поднимаясь следом.

– Вам что за дело?
– огрызнулся Норов, но тотчас смягчился: - Зван на обед к Ипатьеву, да дельце у меня к нему есть.

После чая он делался благодушнее. Марья Алексеевна ликовала, но ничем не выдала своих чувств. Теперь бы дождаться, когда он уедет. Однако Василий Федорович не спешил. Он заперся в своем кабинете, разбирая какие-то бумаги, и не вышел к завтраку.

Бедняжка не находила себе места. Она силилась читать, но блуждала глазами по строчкам и ни слова не понимала. Закутавшись в любимую шаль, Марья Алексеевна стояла у окна и смотрела на зимний лес, простиравшийся до горизонта, на озеро. Поневоле она задумалась о прошлом. Появление в доме юного Бронского решительно встревожило ее покой. Он так похож!..

Марья Алексеевна вновь перенеслась туда, в дни благоуханной юности. Вспомнила последнюю встречу с любимым Сережей. Они были счастливы ожидаемым венчанием и долго целовались в боскете, спрятавшись от нескромных взоров среди экзотических пальм. Маше так не хотелось, чтобы он уходил: казалось, она и мига не проживет без любимого.

– Завтра к обеду я буду у вас, - шептал юноша, утешая ее и не имея сил разомкнуть объятья.

– Не уходи, не уходи, - в исступлении молила она, не желая отпускать возлюбленного.

Однако их искали, пришлось покинуть зеленое убежище. Маша едва не в слезах прощалась с женихом, долго держала его за руку в передней, когда он уж готов был уйти. Маменька упрекнула Машу:

– Полно, душенька, что за ребячество? Завтра свидитесь, Бог даст.

Бог не дал. Долгие годы после, вспоминая тот день, Марья Алексеевна убеждалась, что любящее сердце ее вещало близкую беду. Но по сей день она не может понять, почему Сережа отказался от нее. По сей день она не может думать об этом, чтобы не переживать заново страшную боль.