Волшебная нить

– А он постарел, - с сожалением произносила Марья Алексеевна, - бедный Сережа!

И тотчас менялся тон:

– А как холоден, высокомерен, будто я в чем-то провинилась перед ним! Не он ли предал меня, оставил умирать от тоски и разочарования?

Смахнув слезинку с ресниц, Марья Алексеевна глубоко вздыхала.

– Однако он по-прежнему хорош, чего греха таить...

Душа ее заныла, запросилась к своей потерянной половинке.

– Нет-нет, такие вещи не прощают!
– возражал душе рассудок дамы.

– Но это было так давно!
– вновь принималась стонать тоскующая душа.

– А ныне?
– парировал рассудок.

– Какой оскорбительный прием! Надменность, превосходящая все границы, холодное равнодушие, безразличие!

И бедняжка вновь смахивала слезу-другую. Она решительно забыла о разбойниках, ее не пугала надвигающаяся ночь, мороз и долгий путь. Словом, домой Денисьева прибыла в полном здравии и благополучии. Уже стоя на крыльце, Марья Алексеевна неожиданно для себя произнесла вслух:

– А ведь мы оба свободны, коли я не ошибаюсь!

– Ась?
– откликнулся ее юный возничий. Он решил было, что барыня вспомнила об обещанных пирогах.

Однако она с непониманием взглянула на мальчика и вошла в дом. И уже войдя через сени в переднюю, разбудила задремавшую было Василису, велела накормить промерзшего паренька пирогами с зайчатиной, что пеклись давеча.

– Да самоварчик поставь, я бы чаю испила!
– рассеянно попросила Марья Алексеевна, передавая шубку няне.

– Так самовар-то в столовой: барин кушают, тебя дожидаючись, - сообщила Василиса.

Марья Алексеевна тотчас ощутила усталость и головную боль.

– Пожалуй, я пойду к себе, лягу.

Василиса кивнула в сторону, где располагалась столовая, и заговорщически прошептала:

– Велел доложить, когда воротишься. Недоволен был, как узнал, что уехала.

– Это несносно!
– воскликнула Денисьева.
– Что за дело ему, куда и зачем я езжу!

И она направилась в свои покои, так и не испив чаю.

Василиса с удивлением смотрела вслед барыне: до сих пор та ни в чем не прекословила Василию Федоровичу. Однако следовало доложить, как было наказано, и нянька поспешила в столовую.

Марья Алексеевна между тем зажгла свечу и сняла с шеи нарядную косынку. Она знала повадки Норова, знала, что тот не потерпит ослушания, явится попенять за это. И верно. Не успела Марья Алексеевна переодеться ко сну, как в дверь требовательно постучали. Тяжело вздохнув, бедняжка отперла дверь.

– Где вас нечистый носит?
– с порога начал "любезную" речь разгневанный Василий Федорович.
– Куда вас понесло в такую пору? Уж не свидание ли с каким деревенским ловеласом? Мало дочки-ветреницы, и матушка туда же!

Оскорбление дочери Марья Алексеевна не могла перенесть.

– Вы вольны думать обо мне что угодно, но не смейте касаться своим грязным языком имени моей Катеньки!

Норов на миг умолк, оторопело глядя на взбунтовавшуюся женщину, но тотчас опомнился.

– Что-о?
– возвысил он голос.
– И где же это вы понабрались дерзости, сударыня? И ради чего вы так расхрабрились? Забыли, кому обязаны благополучием вашего дома?

Марья Алексеевна поникла головой. Конечно, она помнила об этом, но теперь напоминание было так не ко времени!

– Ага, молчите?
– торжествовал Василий Федорович.
– Так извольте слушать умных людей, коли саму Бог обидел.

Он придирчиво оглядел комнату, будто искал причины неподобающего поведения сожительницы. От цепкого взгляда не ускользнули кружевная косынка и снятые букли, свидетели прихорашивания Марьи Алексеевны. Норов слишком хорошо знал ее, чтобы не понять все. Он по-хозяйски расположился в креслах и учинил новый допрос:

– Где вы были, сударыня? Извольте отвечать!

Марья Алексеевна молчала, кутаясь в любимую шаль, наброшенную на обнаженные плечи. Сказать правду она не решалась, боясь, что Василий Федорович угадает истинную причину ее вояжа. Она и себе не желала признаваться, что ехала за тридцать верст по морозу, чтобы ... чтобы увидеть того, кого любила без памяти когда-то.

Молчание затянулось, сделалось для бедняжки физически нестерпимым. Норов положительно испытывал ее нервы. Наконец, она не вынесла тягостной тишины и произнесла, зябко поеживаясь:

– Позвольте мне лечь, я устала.

– От чего же?
– оживился Василий Федорович.
– Не от любовных ли ласк какого-нибудь гренадера в отпуску?

– Вы несносны в своих обвинениях!
– жалко отбивалась Марья Алексеевна.

– Я полагаю, вы путешествовали по следам вашей легкомысленной дочери?
– продолжал глумиться Норов.
– Захотелось веселья, кокетства, жуирования? И кто же сей счастливец? Не конюх ли давыдовский: сказывали, он мужик выдающихся способностей?

Бедняжка не вынесла последней гнусности и залилась слезами. Василий Федорович, кажется, сжалился над несчастной. Он поднялся с кресел и назидательно изрек:

– Не делайте глупостей, сударыня - не доведется плакать!

Марья Алексеевна всхлипнула в ответ. Норов направился к двери, но все еще не спешил уйти. Решительно, он не выговорился. Взявшись за ручку двери, он помедлил, раздумывая. Марья Алексеевна уже не чаяла остаться в одиночестве и наплакаться вволю, но он все не уходил. Наконец, Норов обернулся, и Марья Алексеевна подивилась самодовольству и неприкрытому торжеству, рисующимся на его лице.

– Впрочем, дела мои идут на лад, и я мыслю в скором времени избавиться от вас, наконец!
– Произнеся это, он тотчас скрылся за дверью.

24.

На другой день гости Давыдовых разъезжались по домам. С утра готовились экипажи. Все спешили засветло добраться до своих усадеб: боялись разбойников. Прощальный завтрак был несколько тих. Всякий увозил с собой частицу праздника и грустил о том, что закончилась волшебная сказка, в которой на миг очутились все гостившие в доме Давыдовых. В родных пенатах их ожидали надоевшие хлопоты, амбарные книги со счетами, тяжбы по имению, ссоры со сварливыми родственниками, скучные зимние вечера - словом, однообразное унылое житье. То ли дело здесь! Мужчины поглядывали на супружниц и дивились: здесь и надоевшие женушки мнились таинственными красавицами.

Беседа за столом не клеилась. Одна Волковская громко сетовала в своей жеманной манере:

– Отчего, отчего мы не устраиваем таких праздников? Отчего у нас не бывает так весело?

– Оттого, душенька, - насмешливо ответствовал ей супруг, - что у нас нет средств.

– Ах, как я несчастна!
– театрально вскрикивала Наталья Львовна.
– Одно и то же, всегда одно и то же: нет средств!

Юрий Петрович пожимал плечами и отворачивался. Мими и Зизи, сидевшие рядом с матерью, вполголоса увещевали ее, указывая на гостей и хозяев. Волковская успокаивалась, но не надолго.