Волшебный цветок

– Он с нами не пойдет!

– Не пойдет, не волнуйся. Пабло, подожди на веранде.

– Да, сеньор. Но Пабло придет на помощь, если маленький бра…

– Заткнись! – оборвал Клив, взявшись за дверной молоток. – А не то я сам расквашу тебе физиономию.

Спустя несколько минут дверь открылась. Форсайт посмотрел сначала на одного техасца, потом на другого.

– Что вам нужно? – спросил он без малейшего намека на любезность.

– Перекинуться с вами словечком-другим, – ответил Клив.

– Я не занимаюсь делами дома, приходите завтра в контору.

– Нет. вы примете нас сейчас.

Клив неожиданно поднажал на дверь, оттолкнув Форсайта в прихожую.

– Спасибо за приглашение, – произнес Диллон с обворожительной улыбкой. – Мы войдем, но не уговаривайте нас остаться поужинать.

Мужчины переступили порог. Форсайт в испуге попятился. В лице светловолосого юноши, безмерно его раздражавшего, было нечто такое, отчего полковнику стало не по себе. Старк достал из кармана жестяную звезду и прикрепил к груди.

– Какое вы имеете право силой врываться в мой дом?

– Никакого, раз уж на то пошло. Я – федеральный шериф.

– Я так и знал, что вы не тот, за кого себя выдавали! – прошипел Форсайт, сверля взглядом Старка. – И что же здесь понадобилось федеральному шерифу?

Клив пропустил последний вопрос мимо ушей и продолжал как ни в чем ни бывало.

– А это мой друг, Диллон Толлмен из Нью-Мексико. Его отец, – известный следопыт и землевладелец Джон Толлмен.

Форсайт побледнел и выпучил глаза – казалось, они вот-вот вылезут из орбит.

– Ты… ты… – Он так и не смог произнести ничего вразумительного, словно лишился дара речи.

– Да, я сын Джона и Эдди Толлменов. Как поживаете, мистер Керби Гайд? Если не ошибаюсь, именно так вы именовали себя в Арканзасе? – Взгляд Диллона был таким же ледяным, как и голос.

Полковник был ошеломлен, услышав имя, которым он назывался более двадцати лет назад. Прежде чем он успел оправиться от потрясения, кулак Диллона врезался ему в челюсть. От удара Форсайт отлетел к стене и сполз по ней на пол. Сидя на полу, замотал головой, пытаясь прийти в себя.

– Это тебе за Эдди Фэй Джонсон! – Днллон поднял Форсайта с пола и, припечатав одной рукой к стене, другой принялся хлестать по щекам. – Это за то, что ты сделал с ней во Фрипойнте, в Арканзасе, – приговаривал он. – А это – за то, что женился на ней под чужим именем, чтобы затащить в постель! А это… Клив взял Диллона за руку.

– Смотри, не вышиби из него дух, прежде чем я вручу ему повестку.

– Не вышибу. А это… – Он ударил Форсайта сначала по одной щеке, потом – тыльной стороной ладони – по другой. – Это за все, что ей приходилось выносить во время войны, чтобы ее сын не умер с голоду!

Диллон схватил Форсайта за плечи и ударил об стену.

– Я мечтал тебя убить, мечтал с того самого дня, как мать рассказала мне о тебе. Но это было бы слишком легким концом для такого мерзавца, как ты. – Он придержал его у стены и плюнул в лицо.

На окровавленной физиономии Форсайта застыло выражение крайнего изумления. Он молчал, пристально глядя на Диллона, Плевок стекал по его щеке.

– Мама говорила, что ты – жалкая пародия на мужчину. Теперь я и сам вижу, что ты не достоин называться мужчиной. Ты ничто, пустое место, кусок дерьма.

Диллон попятился, вытирая ладони о брюки, словно испачкался о Форсайта.

Кровь, струившаяся из носа полковника, стекала по белым усам и капала на рубашку. Лицо его покраснело, глаза горели ненавистью. Форсайт вытащил из кармана носовой платок и приложил к носу.

– Если я кусок дерьма, то кто же тогда ты? – прошипел он.

– Я не имею к тебе никакого отношения. Любой мужчина, даже самая последняя дрянь, может впрыснуть семя в женщину. Но чтобы вырастить человека, нужен настоящий мужчина. Мой отец, Джон Толлмен, позаботился, чтобы у меня было все, что нужно человеку. – Диллон протянул руку и схватил Форсайта за ворот рубашки. – И никогда, слышишь, никогда не смей связывать меня с собой, иначе я тебя убью!

– Убирайся из моего дома!

– Не сейчас.

Клив достал из кармана какую-то бумагу и протянул полковнику. Форсайт не обращал на нее внимания, пока Клив не сунул бумагу прямо ему в лицо. Тогда он выхватил листок из руки Клипа.

– Это что еще за чертовщина?

– Повестка, предписывающая вам явиться в суд завтра к девяти часам утра. Подписана судьей Уильямсом. Вам рекомендуется иметь при себе документы, касающиеся всех сделок, которые вы заключили за три года проживания в Биг-Тимбере.

– И не подумаю являться на ваш суд! Все мои сделки заключены в соответствии с законом!

– Скажи-ка, Клив, закон теперь разрешает убивать стариков? – спросил Диллон. – Эх, черт, жалко я раньше этого не знал!

– Убирайся!

– Мы уходим.

Клив прошел к двери и попытался пропустить вперед Диллона, но тот задержался, решив еще кое-что добавить.

– Вот что я тебе скажу, грязный сукин сын. Ты, как раковая опухоль, пожираешь все вокруг себя, уничтожаешь все, что есть достойного в городе! Но теперь этому пришел конец!

Диллон вышел и с грохотом захлопнул за собой дверь.

– Ну что, полегчало малость? – спросил Клив, когда они шли по дорожке.

– Честно говоря, я думал, что получу гораздо больше удовольствия. Не ожидал, что Форсайт окажется таким ничтожеством: он просто стоял и покорно сносил все оскорбления. Черт, да он ноль, пустое место!

– Тебе было необходимо самому в этом убедиться.

– Обошлись без моей помощи, сеньор? Днллон повернулся к мексиканцу:

– Какого черта ты вообразил, что мне понадобится помощь недомерка вроде тебя? И заруби себе на носу: если хотя бы словом обмолвишься о том, что здесь услышал, я тебе все ноги переломаю, отрежу твои мужские причиндалы и сделаю из тебя евнуха! Все понял?

Мексиканец согнулся пополам и в притворном ужасе прикрыл руками пах.

– Ай-ай-ай, сеньор, как больно!

Клив обошел их и направился к калитке. Душу Диллона долгие годы терзала мысль, что мужчина, давший ему жизнь, оставил его и его мать. Может быть, теперь, когда Диллон бросил в лицо Форсайту все, что о нем думает, излил на него свое презрение, он наконец успокоится и навсегда забудет, что Керби Гайд – или Кайл Форсайт – жил на этом свете.

Джон Толлмен, старый друг Клива, попросил его взять Диллона с собой в Монтану и устроить ему «очную ставку» с Форсайтом. Джон надеялся, что когда сын выплеснет накопившуюся в душе ненависть, то сможет оставить за спиной прошлое, перестанет придавать ему такое значение.