Волшебный город

Борьба, горе и боль, которые нужно вынести

Все поднимаются по лестнице лестничным маршем.

Видишь ли, мы не можем сказать, означает ли это одного человека или много людей со стальными глазами и медными волосами.

– У меня волосы совсем мальчишеского цвета, – сказал Филипп, – сестра так говорит, а глаза, кажется, голубые.

– Я ничего не вижу при таком освещении, – капитан оперся локтями о стол и серьезно посмотрел мальчику в глаза. – Нет, не вижу. Другое пророчество гласит:

Сверху вниз из далека

Король придет забрать свое;

Он освободит Волшебный город,

И все, что он создал, будет принадлежать ему.

Берегитесь, берегитесь. Остерегайтесь, готовьтесь,

Король придет по лестнице.

– Как весело, – сказал Филипп, – я люблю поэзию. Вы что-нибудь еще знаете?

– Конечно, есть куча пророчеств, – сказал капитан, – астрологи должны что-то делать, чтобы зарабатывать свое жалованье. Есть довольно симпатичный вариант:

Каждую ночь, когда яркие звезды мигают

Охранники должны пить,

Когда часы бьют два.

И каждую ночь, когда не видно звезд

Стражники должны пить из своей фляги,

Когда часы пробьют два.

– Сегодня ночью звезд нет, так что напитки подают здесь. Это меньше хлопот, чем идти через площадь в столовую, и принцип тот же. Главное в пророчестве – принцип, мой мальчик.

– Да, – сказал Филипп. А потом снова забил далекий колокол. Раз, два. А снаружи послышался легкий топот ног.

Солдат поднялся, отдал честь офицеру и распахнул дверь. Филипп ожидал, что кто-нибудь войдет с подносом и стаканами, как это бывало у его двоюродного дедушки, когда джентльмены внезапно испытывали жажду в часы, не связанные с едой.

Но вместо этого, после минутной паузы, дюжина борзых грациозно ступила на свои мягкие кошачьи лапы, и на шее каждой собаки висела круглая штука, похожая на один из маленьких бочонков, которые сенбернары носят на шее на картинках. И когда они были развязаны и положены на стол, Филипп был очарован, увидев, что круглые предметы были не бочонками, а кокосовыми орехами.

Солдаты достали с высокой полки несколько оловянных горшков, проткнули штыками кокосовые орехи и вылили молоко. Все они выпили, так что пророчество сбылось, и более того, они напоили и Филиппа. Это было восхитительно, и молока его было ровно столько, сколько он хотел. Я никогда не пил столько какао – орехового молока, сколько мне хотелось. – А ты?

Затем полые кокосовые орехи снова привязали к шеям собак, и они вышли, стройные и красивые, по двое, виляя своими тонкими хвостами самым дружелюбным и аккуратным образом.

– Какао-орехи везут на городскую кухню, – сказал капитан, – чтобы превратить в какао – ореховый лед для армейского завтрака. Мы здесь ничего не теряем, мой мальчик.

Филипп уже совсем оправился от своего удивления. Теперь он чувствовал, что капитан разговаривает с ним как мужчина с мужчиной. Хелен ушла и оставила его; что ж, он учился обходиться без Хелен. И он сбежал из Грейнджа, и от Люси, и от той няни. Он был человеком среди людей. А потом, когда он уже чувствовал себя самым мужественным и важным и был готов предстать перед любым количеством судей, в дверь караульного помещения тихонько постучали, и очень тихий голос произнес:

– О, пожалуйста, позвольте мне войти.

Затем дверь медленно отворилась.

– Входите, кто бы вы ни были, – сказал капитан.

И человек, который вошел, был – Люси. Люси, от которой, как думал Филипп, он избавился, Люси, олицетворявшая новую ненавистную жизнь, которую оставила ему Хелен. Люси, в своей саржевой юбке и майке, с маленькими гладкими светлыми косичками и с этой ее тревожной улыбкой "Я хочу, чтобы мы могли быть друзьями". Филипп пришел в ярость. Это было очень плохо.

– А вы кто? – ласково спросил капитан.

– Это я … Это Люси, – сказала она. – Я пришла с ним.

Она указала на Филиппа. "Никаких манер", – с горечью подумал Филипп.

– Нет, – коротко ответил он.

– Да, я была рядом с тобой, когда ты поднимался по лестнице. И с тех пор я жду в одиночестве, пока ты спишь и все такое. Я знала, что он рассердится, когда узнает, что я пришла, – объяснила она солдатам.

– Я не сержусь, – сказал Филипп очень сердито, но капитан жестом велел ему замолчать. Затем Люси допросили, и ее ответы записали в книгу, и когда это было сделано, капитан сказал:

– Так эта маленькая девочка – ваша подруга?

– Нет, это не так, – яростно возразил Филипп, – она мне не друг и никогда им не будет. Я видел ее, вот и все, и больше не хочу ее видеть.

– Ты плохой, – сказала Люси.

А потом наступила гробовая тишина, крайне неприятная для Филиппа. Солдаты, как он заметил, теперь холодно смотрели на него. Во всем виновата Люси. Зачем ей понадобилось врываться сюда и все портить? Любой, кроме девушки, понял бы, что караульное помещение – неподходящее место для девушки. Он нахмурился и ничего не сказал. Люси забралась к капитану на колени, и он гладил ее по волосам.

– Бедная маленькая девочка, – сказал он. – Ты должна сейчас же лечь спать, чтобы отдохнуть перед тем, как утром отправишься в Зал Правосудия.

Люси постелили на скамье солдатские плащи, а медвежьи шкуры – лучшие подушки. У Филиппа был солдатский плащ, скамья и медвежья шкура, но что толку? Все было испорчено. Если бы Люси не пришла, караульное помещение в качестве спального места было бы почти так же хорошо, как и палаточное поле. Но она пришла, и караульное помещение теперь было не лучше любой старой детской. И как она узнала? Как она сюда попала? Как она добралась до той бескрайней прерии, где он нашел таинственное начало лестничного моста? Он заснул колючим комком недовольства и подавленной ярости.

Когда он проснулся, было уже светло, и солдат говорил, – просыпайтесь, нарушители. Завтрак …

– Как хорошо, – подумал Филипп, – завтракать по-военному, – но тут он вспомнил о Люси, возненавидел ее присутствие и снова почувствовал, что она все испортила.

Мне самому не хотелось бы завтракать какао – ореховым льдом, мятным кремом, яблоками, хлебом с маслом и сладким молоком. Но солдатам, похоже, это нравилось. И это вполне устраивало бы Филиппа, если бы он не видел, что Люси это тоже нравится.

– Я ненавижу жадных девочек, – сказал он себе, потому что сейчас он был в том состоянии черной ярости, когда ты ненавидишь все, что делает или говорит человек, на которого ты злишься.

А теперь пора было отправляться в Зал Правосудия. Снаружи выстроилась стража, и Филипп заметил, что каждый солдат стоит на чем-то вроде зеленой циновки. Когда был отдан приказ идти, каждый солдат быстро и умело скатал свою зеленую циновку и сунул ее под мышку. И всякий раз, когда они останавливались из-за толпы, каждый солдат разворачивал свою зеленую циновку и стоял на ней, пока не наступало время идти дальше. И им пришлось несколько раз останавливаться, потому что на больших площадях и на узких улицах города толпа была очень плотной. Это была чудесная толпа. Там были мужчины, женщины и дети во всех видах одежды. Итальянцы, испанцы, русские; французские крестьяне в синих блузах и деревянных башмаках, рабочие в одежде, которую сто лет назад носили английские рабочие. Норвежцы, шведы, швейцарцы, турки, греки, индийцы, арабы, китайцы, японцы, кроме краснокожих индейцев в шкурах и шотландцев в килтах. Филипп не знал, к какой нации принадлежало большинство платьев – для него это было блестящее лоскутное одеяло из золота и ярких цветов. Это напомнило ему о костюмированном вечере, на котором он однажды был с Хелен, когда он носил платье Пьеро и чувствовал себя в нем очень глупо. Он заметил, что ни один мальчик во всей этой толпе не был одет так, как он, в то, что, по его мнению, было единственно правильным платьем для мальчиков. Люси шла рядом. Однажды, сразу после того, как они тронулись, она спросила, – ты не боишься, Филипп?