Волшебство и трудолюбие
Шрифт:
Из столовой мы вышли в большой холл, откуда вела, плавно и кругло извиваясь, широкая лестница с прекрасно выточенными перилами на второй этаж, в спальни и детские.
— Вот в этой комнате, — говорит Жюльетта, — жил твой отец, Петр Петрович. Он гостил у нас в 1926 году, после выставки его картин в Париже. Из этого окна он рисовал наш цветник акварелью. Деревья тогда были молодыми, а мы с Капитаном только что поженились. — Жюльетта смотрит на меня сияющими глазами, каждый раз она вспоминает моего отца с особой радостью.
Осмотрев второй этаж, мы спускаемся вниз и выходим на террасу.
— Как жаль, Жюльетта, что дом так запущен. Если б его отремонтировать,
— Да, но, к сожалению, у меня нет денег на ремонт. А сын Поль стал фермером. Он чудак, совсем не хочет заниматься домом, живет здесь, рядом, на ферме, сеет, пашет, занимается виноградарством, разводит телят на убой… Женился на русской эмигрантке Жаклине, родил двух детей… Да вот он сам идет сюда, мой Поль.
Из-за деревьев показался среднего роста блондин в синем рабочем комбинезоне. В руках — бутылка бело-розового вина. На загорелом лице серые глаза, опушенные выгоревшими ресницами, смотрели на нас чуть насмешливо, густые волосы лохматились над высоким упрямым лбом. И весь он был ершистый, будто всегда готовый отразить нападение. Казалось, что он чувствует себя уверенно и свободно, хотя в движениях он был сдержан. Жюльетта нас познакомила, и мы уселись на террасе за железный садовый столик, на такие же белые садовые креслица.
Вскоре появилась жена Поля, худенькая, ничем не примечательная особа, но, видимо, здорово умеющая держать в руках мужа. Именно она с помощью одного лишь работника умела снять весь урожай винограда и распорядиться хранением овощей и фруктов на зиму. Прибежали и дети, длинноногая блондинка Сильвия и шустрый девятилетний парнишка, названный в честь деда Пьером.
— А где же пасутся ваши коровы? — спросила я у Поля, с интересом поглядевшего на стеклянные баночки с черной икрой, которые я догадалась захватить с собой.
— А-а-а, коровы… Да я их сейчас позову. Они тут, поблизости. — И, сложив руки рупором, Поль протяжно закричал: — Ой-э-э-э! Ой-э-э-э-э!
И не прошло минуты, как из-за дальних куп деревьев вдруг показались пятнистые, черно-белые коровы. Они шли на нас стадом и, подойдя к террасе, остановились, удивленно мыча, словно вопрошая, зачем их позвали в такой неурочный час. Потоптавшись на лужайке, коровы понуро ушли на пастбище. Поль, посмеиваясь, стоял, заложив руки в карманы. В это время Жаклина принесла блюда с крекерами и стаканы. Жюльетта разлила по ним удивительно вкусное вино их собственного приготовления, и мы принялись угощаться. Положив икры на крекер, Поль отправил его в рот.
— Манифик! — воскликнул он. — Превосходная икра!
Мы пили, смеялись, шутили, и неожиданность этой обстановки, эта тишина и удивительный, осенний какой-то «пуссеновский пейзаж», с запущенным парком и заброшенным домом, располагали к деревенской лени и бездумью. Я смотрела на Поля, уплетавшего икру с таким же азартом, как и его сынишка Пьер, и вспоминала о том, что он когда-то готовился быть археологом, но, столкнувшись со спецификой вечных поисков, требующих сосредоточенного погружения в глубь веков, понял — эта жизнь не для него.
— Понимаешь, Поль настоящий галл, — рассказывала мне как-то Жюльетта. — Он ненавидит Юлия Цезаря и его походы на Францию. Он не хочет искать древних следов этого нашествия в родной французской почве. Ему лучше попросту заниматься фермерской работой, дружить с местными фермерами и играть на трубе в самодеятельном оркестре в деревенском клубе.
И я смотрю на этого галла, в рабочем комбинезоне, с землей
под ногтями, и удивляюсь тому, как глубоко укоренилась в нем неукротимая ненависть ко всякого рода зависимости, накладывающей лапу на национальную сущность и свободу, чтобы подавить ее цивилизацией и новыми достижениями технического прогресса.И во мне поднимается чувство солидарности с этим прямодушным и грубоватым правнуком убитого президента Сади Карно, именем которого названы улицы почти во всех городах Франции.
Капитан! Поистине это была необычайная чета в буржуазной среде. При безграничном обожании друг друга они были больше товарищами, чем мужем и женой. Во-первых, оба страстные охотники. Жюльетта отлично била птицу влет, могла делать сложные переходы в горах, карабкалась по скалам, лазила по болотам, никогда не жаловалась на усталость. Капитан, унаследовавший от деда страсть к охоте, постоянно ездил осенью охотиться на кабанов и оленей и всегда брал с собой жену. Она была его верным спутником до конца дней.
Они ночевали в палатках, в спальных мешках — вечные туристы и даже какие-то авантюристы! И ему в ней была дорога не домохозяйка, а вот такой верный оруженосец, Санчо Панса. Потому-то она никогда не умела готовить изысканных французских блюд. Ей ближе и дороже был котелок над костром или выпотрошенная дичь, набитая можжевеловыми веточками, запеченная в углях прямо в перьях! Чудо!
— Капитан освобождал меня от всех хозяйственных забот, рассказывала Жюльетта. — Он покупал все сам, не запасал. И даже платья и костюмы сам заказывал мне, выбирая материал и фасон. И это было всегда бесподобно! И как он радовался, видя на мне отлично сшитые вещи! Райская жизнь была для меня!
Я слушала и думала, что вряд ли в Париже найдется более воспитанная, обаятельная и остроумная дама, чем Жюльетта, когда она, находясь в самом аристократическом обществе, ведет светский разговор. Капитану как раз дорого было в ней удивительное сочетание интеллигентности светской дамы с непритязательностью спортсмена и охотника. Жюльетта ограждала его от тривиальности буржуазных семей, от мещанства и пошлости. И я с удивлением слушала вот такие странные подробности в их отношениях:
— Капитан был таким человеком, что я никогда ни в чем не могла ему отказать. Я делила с ним все, даже все его увлечения. А он очень любил молоденьких и хорошеньких! Мы часто плавали на пароходах, и вот бывало — долгий путь по морю, вокруг много дамочек, а поухаживать он любил. Бывало, танцует с какой-нибудь приглянувшейся красоткой, а ночью вдруг заявляет мне: пойду-ка я к ней в каюту, посмотрю, что она за женщина. И он уходил на ночное свидание и возвращался под утро. И если у него ничего не выходило, я вместе с ним сокрушалась. Ну как же это у нас такая неудача получилась? Ничего не вышло! И я старалась отвлечь его и утешить.
Вот такая была у Жюльетты любовь к этому человеку. Ей никогда и в голову не приходило ревновать, рыдать, скандалить. Она жалела не себя, а его. И преданность ему была целью в ее жизни. Так любят собаки своего хозяина.
Капитан мечтал о детях, но когда через год после женитьбы у них родилась дочь, Франсуаза, а через пять лет — сын Поль, то Жюльетта оказалась никудышной мамашей. Во время первой беременности Жюльетта ушиблась где-то на охоте и, чтоб избавиться от болей, потребовала от врача уколов морфия. Врач, видимо, был настолько безграмотным, что разрешил ей эти уколы, а рассчитывать на медицинский опыт самой Жюльетты не приходилось.