Волынщики

— Что ты говоришь? — вскричал Жозе. — Еще этого несчастия мне недоставало!

— В чем же тут несчастие?..

— И ты еще спрашиваешь, Брюлета! Да разве от меня зависит отвечать на ее любовь?

— Ну так любовь пройдет у нее сама собой, — сказала Брюлета, стараясь его успокоить.

— Не знаю, может ли пройти любовь, — отвечал Жозеф, — но если, по незнанию и неосторожности, я сделаюсь причиной несчастья дочери лесника и сестры Гюриеля, чистой девушки, которая столько молилась за меня и так берегла мою жизнь, я буду так виновен, так преступен, что никогда не прощу себе этого.

— Так тебе никогда не приходила мысль, что ее дружба может обратиться в любовь?

— Никогда.

— Это странно, Жозе!

— Что же тут странного, Брюлета? Разве я не привык с самого детства видеть сострадание к моей глупости и участие к слабости? Разве дружба, которую ты мне всегда оказывала, заставляла меня когда-нибудь думать…

Тут он покраснел как огонь и не мог выговорить более ни слова.

— Твоя правда, — отвечала Брюлета, которая была так же осторожна и находчива, как Теренция простодушна и чувствительна, — иногда можно жестоко ошибиться в своих чувствах и чувствах, которые возбуждаем в других. Мне пришла глупая мысль насчет этой девушки, мысль без всякого основания, раз ты с ней не согласен. Теренция, также как и я, вероятно, еще не знает настоящей любви и ждет, чтобы Господь Бог выбрал ей человека, которому бы она могла отдать всю свою жизнь.

— А все-таки я хочу и должен уйти отсюда, — отвечал Жозеф.

— Мы затем и пришли сюда, — сказал я, — чтобы увести тебя, когда ты будешь в силах.

Против всякого ожидания, Жозеф воспротивился этой мысли.

— Нет, — сказал он, — у меня одна только сила, одна только воля: я хочу быть великим музыкантом, чтобы взять к себе матушку и жить в почете и уважении на своей стороне. Я уйду отсюда в Верхнее Бурбонне и буду странствовать до тех пор, пока не получу звание мастера-волынщика.

Мы не посмели сказать ему, что, по нашему мнению, у него слишком слаба грудь для волынки.

Брюлета заговорила с ним совсем о другом, а я, желая убедиться в истинности ее догадок насчет Теренции, которая, сам не знаю почему, сильно тревожила меня, побрел в ту сторону, куда пошла молодая девушка. Я видел, как она вышла из дома и углубилась в лес, и побрел наудачу, томясь любопытством и желанием ее встретить.

Вскоре я услышал глухие рыдания, которые и навели меня на то место, куда она удалилась. С той минуты, как я убедился, что я нисколько не виноват в ее печали, мне не было совестно перед ней. Я подошел к ней и заговорил с ней смело.

— Теренция, — сказал я, видя, что она перестала плакать и только всхлипывала и вздрагивала, как будто бы гнев и слезы душили ее, — мне кажется, что мы с сестрой в тягость тебе. Мы тебе противны, и Брюлета в особенности, потому что сам по себе я не заслуживаю такого внимания. Сегодня поутру мы говорили о тебе. Брюлета хотела перейти от вас, полагая, что она тебя стесняет. Я насилу убедил ее остаться. Будь же откровенна: скажи только слово — и мы тотчас же уйдем отсюда. Как бы дурно ты ни думала о нас, мы все-таки будем по-прежнему расположены к тебе, и упаси нас Боже хоть в чем-нибудь досадить тебе.

Моя откровенность глубоко уязвила гордую Теренцию. Она вскочила с того места, где я сидел подле нее, и сказала с видом угрозы:

— Твоя сестра хочет уйти отсюда? Хочет пристыдить меня? Нет, этому не бывать, а не то…

— А не то что? — сказал я, желая заставить ее высказаться.

— А не то я покину лес, отца и брата, и уйду одна умереть куда-нибудь в степь!

Она говорила как в горячке, с таким мрачным взглядом и лицом, что я перепугался.

— Теренция, — сказал я, взяв ее тихонько за руку и принуждая сесть, — или в тебе нет ни капли справедливости, или же у тебя есть причины ненавидеть Брюлету. Скажи мне их, как добрая христианка: может быть, мне и удастся оправдать ее в твоих глазах.

— Нет, не оправдаешь! — вскричала она, не владея больше собой. — Я хорошо ее знаю. Ты думаешь, что мне про нее ничего не известно? Нет, я довольно поломала над ней голову, расспрашивала Жозефа и брата, и могу смело сказать, судя по ее поведению, что у нее сердце неблагодарное, а ум лукавый. Она кокетка — вот и все тут, и каждый справедливый человек имеет право ненавидеть ее.

— Упрек тяжкий, — сказал я спокойно, — только на чем же он основан?

— Да разве она не знает, — продолжала Теренция, — что здесь трое влюблены в нее и одурачены ею? Жозеф просто умирает, брат мой крепится с грехом пополам, а ты стараешься забыть свою любовь. Что ж ты думаешь, я поверю, что она ничего не замечает и в душе любит кого-нибудь из вас? Нет, у нее на душе нет ровно ничего. Она не сожалеет о Жозефе, не уважает брата, не любит тебя. Ваши мучения только забавляют ее, и так как у нее в деревне еще, быть может, найдется пятьдесят поклонников, то она и рассчитывает жить для всех и в то же время ни для кого. До тебя мне нет дела, Тьенне: тебя я не знаю, а вот брат мой, который, по ремеслу своему, так редко с нами бывает и уходит от нас в ту минуту, когда мог бы остаться, и бедный Жозеф, который умирает и просто с ума сходит… Нет, воля твоя, Тьенне, а ваша Брюлета кругом виновата перед ними. И как ей только не стыдно и не грешно не уметь сказать ни одного доброго слова ни тому, ни другому!

В эту минуту к нам подошла Брюлета; она слышала весь наш разговор. Не привыкнув слышать о себе такие речи, но довольная тем, что узнала, наконец, настоящую причину поступков Гюриеля, она села подле Теренции и взяла ее за руки с видом сострадания и в то же время упрека. Теренция успокоилась несколько и сказала ей более кротким голосом:

— Простите, Брюлета, если я вас огорчила. Но я, право, не буду раскаиваться в своих словах, если они подействуют на вас к лучшему. Сознайтесь, что вы лукавили и поступали жестоко. Не знаю, может быть, в вашей стране вошло в обычай стараться привлечь к себе с намерением оттолкнуть потом, а я, бедная, дикая девушка, считаю ложь преступлением и не понимаю таких уловок… Пора вам открыть глаза и увидеть зло, которое вы причиняете. Я не говорю о моем брате: он человек сильный и мужественный и так любим девушками, которые, поверьте мне, нисколько не хуже вас, что утешится, надеюсь. Но пожалейте бедного Жозефа. Ведь вы не знаете его, хоть и выросли с ним вместе. Вы всегда считали его глупеньким, тогда как он великий умница. Вы думали, что он холоден и равнодушен, между тем как его сердце сохнет от печали, которая доказывает совершенно противоположное. Но бедняжка так слаб телом, что не перенесет горя, если вы его обманете. Наградите же его по заслугам — вашим сердцем. Теперь я умоляю вас, а если он умрет, я буду вас проклинать.

— И вы в самом деле думаете то, что говорите, бедная Теренция? — отвечала Брюлета, смотря ей прямо в глаза. — Коли сказать вам всю правду, то мне кажется, что вы сами любите Жозефа и что я совершенно против воли возбуждаю в вас ревность, которая и заставляет вас винить меня во всем… Душенька моя, вы ошибаетесь. Посмотрите хорошенько, и вы увидите, что я вовсе не хочу влюбить в себя бедного парня. Я никогда и не думала об этом и от души сожалею, что он полюбил меня. Я готова всячески помогать вам вылечить его, и если бы я прежде знала то, что вы теперь обнаружили передо мной, то ни за что на свете не пришла бы сюда, хоть ваш брат и уверял меня, что мое присутствие здесь необходимо.

— За кого же вы считаете меня, — сказала Теренция, — если думаете, что, любя Жозефа так, как вы полагаете, я могу унизиться до того, чтобы ревновать его к вашим прелестям? Я люблю его такой любовью, которой мне нечего скрывать и стыдиться. В противном случае, во мне, надеюсь, достало бы хоть настолько гордости, чтобы не показать виду, что я вам завидую… Моя дружба к нему так чиста, что скрывать мне нечего, и я смело стану защищать его против ваших сетей. Полюбите его так же искренно, как я, и тогда я не только не буду на вас сердиться, но даже полюблю вас и стану уважать. Я признаю права вашей старой дружбы. Я новый друг Жозефу, и буду помогать увести его отсюда, но только с тем условием, что он будет вашим мужем и единственным другом. Иначе вы найдете во мне врага открытого и беспощадного. Да, про меня никто не скажет, что я люблю бедного Жозе и ухаживала за ним во время болезни для того только, чтобы деревенская кокетка убила его на моих глазах!

— Довольно! — сказала Брюлета, у которой опять зашевелилась гордость. — Я все более и более вижу, что вы влюблены и ревнуете. И чудесно, я могу теперь уйти и оставить Жозе на ваше попечение. Что ваша привязанность искренна и чиста, я в том нисколько не сомневаюсь: мне нет надобности сердиться и быть несправедливой, как вы. Меня удивляет только то, что вы сами желаете, чтобы я осталась и казалась вашим другом. Тут кончается ваша искренность, и мне приходится просить вас сказать нам причину такого странного желания, иначе я не исполню его.