Вор
Шрифт:
— Иди мыться, — сказал он.
Амбиадес поднялся и бросил свой плащ рядом с другими на берегу ручья. Рядом с плащом Софоса он представлял собой довольно печальное зрелище. Все остальные плащи были хорошо сшиты, но без всяких модных ухищрений. Мне, вероятно, достался один из старых плащей халдея, у Пола был простой плащ военного покроя, зато Софос щеголял в портновском шедевре из дорогой шерсти с шелковой бахромой по низу. Рядом с ним узкий плащ Амбиадеса просто кричал о бедности, он был выношенным и давно вышедшим из моды, не говоря уже о цепочке дырочек, проеденных молью от ворота до подола за время небрежного хранения.
Зайдя
— На что ты уставился, плебей, — прорычал он.
— На господские обноски, — я изящно поклонился и скосил глаза на его жалкий плащ.
Мгновение спустя я лежал на спине в холодной воде ручья, в глаза мне светило яркое солнце, а в ушах стоял громкий звон. Амбиадес стоял надо мной и что-то кричал о своем деде, кажется, он тоже был когда-то князем. Не многовато ли князей для такой тесной компании? Он пнул меня еще раз, но Пол положил руку ему на плечо и вытащил на берег.
Теперь между мной и солнцем возник силуэт халдея.
— Немного осмотрительности не помешает, Ген, тем более в твоем положении, — сказал он. — Извинения тоже будут вполне уместны.
Мое положение было не самым удобным, с этим я готов был согласиться, но его легко было изменить. Я подтянул колени к подбородку и вскочил на ноги.
— Извиниться? — спросил я. — За что?
Я отошел в сторону, ощупывая распухшую губу и слизывая кровь с уголка рта. Немного задержавшись у раскрытого седельного мешка, и вытащив оттуда гребень, я уселся на ствол мертвой оливы, чтобы расчесать свалявшиеся волосы и изгнать с головы кое-каких оставшихся тюремных вшей. Пол убирал в сумку свой кофейник, а Софос с Амбиадесом седлали лошадей.
Халдей стоял и смотрел на меня. Через некоторое время он открыл рот, и я ожидал, что он предложит мне постричься, но он резко спросил:
— Где ты взял эту расческу?
Я в недоумении посмотрел на гребень в моей руке. Он был красивый и, вероятно, дорогой: сделанный из панциря черепахи, с несколькими сломанными зубцами, но зато с инкрустированной золотом спинкой.
— Наверно, это принадлежит Амбиадесу, — сказал я наконец. — Я взял его из мешка.
Амбиадес повернулся так быстро, что лошадь, которую он седлал, испугано присела. Он оставил ее, перебросив уздечку через голову, пересек поляну и вырвал гребешок из моих рук. Его кулак просвистел около моего лица, но на этот раз я был готов и успел уклониться, так что он ударил меня в плечо. Тем не менее, он свалил меня с места, где я сидел, и я приземлился на бок в грязь по другую сторону ствола. Приземлился я вполне благополучно, но решил вскрикнуть, давая понять, что повредил руку.
Уже второй раз за утро халдей стоял надо мной с обеспокоенным видом.
— Ты упал на руку? — спросил он, наклоняясь.
— Нет, он ударил меня, — ответил я. — Сломал мне руку, гад такой.
Конечно, это была гнусная ложь, и когда халдей заметил это, он поглядел на меня с нескрываемым отвращением.
Он достаточно громко, чтобы слышали все вокруг, объяснил Амбиадесу, что если бы я вывихнул запястье, то стал бы совершенно непригоден для использования.— Думаю, я ясно дал это тебе понять минуту назад.
Его слова сопровождались равномерными ударами перстнем по голове малолетнего преступника. Некоторое время я лежа слушал визг Амбиадеса и с возмущением размышлял, как неприятно, когда к тебе относятся словно к инструменту, пусть даже ценному и дорогому.
После воспитательной лекции халдей оставил Амбиадеса седлать лошадь и пошел упаковать в сумку свой бритвенный прибор. Несколько раз я видел, как он с недоумением поглядывал на своего ученика. Если он рассчитывал вбить разум в его голову своим перстнем, то сильно ошибался. Амбиадес отвечал учителю ядовитыми взглядами исподтишка.
Софос закончил седлать коня и одолжил мне свой гребень. Я развеселился и сказа мальчику, что он слишком добр, чтобы стать князем. Он залился румянцем и пожал плечами.
— Я знаю, — сказал он.
— Так же, как и его отец, — прошипел Амбиадес, проезжая мимо и наклоняясь к нам с седла.
В общем, утро не задалось. Амбиадес дулся и молчал, Софос, сгорбившись, ехал рядом со мной и пытался игнорировать повисшую в воздухе напряженность.
Наконец я пробормотал:
— С вами не соскучишься. Каждый день узнаю что-то новенькое.
— Что ты узнал? — спросил Софос.
— Что держать рот на замке бывает очень полезно.
— Ты хотел сказать, не надо было хвастаться в таверне, что собираешься украсть царскую печать?
— Это не совсем то, что я думал, — сказал я, — Но теперь ты можешь держать пари, что я не повторю такой ошибки. Скажи, если у Амбиадеса такой высокородный дед, почему он ходит в обносках с чужого плеча?
Софос убедился, что Амбиадес едет впереди халдея и не слышит нас.
— Его дед был князем Эвменом.
Я на минуту задумался.
— Заговор Эвмена?
Теперь все встало на свои места. Простые люди не говорили вслух о заговоре Эвмена.
— После того, как он попытался вернуть олигархию и был казнен, его семья лишилась своих земель и титулов. Наверное, отец Амбиадеса унаследовал кое-какие деньги, но большую часть из них проиграл в карты. Когда прошлой зимой Амбиадес написал отцу, что ему нужен новый плащ, тот прислал ему один из своих старых.
— Ах, — сказал я. — Бедняжка Амбиадес. — Софос осторожно покосился на меня. — Как ему, наверное, нелегко задирать свой аристократический нос перед грязными плебеями, когда он сам ничем от них не отличается. Бьюсь об заклад, он каждое утро просыпается с мыслью об утраченном богатстве.
Мы держались в стороне от большаков. Хотя мы не раз пересекали тропинки и проселочные дороги, халдей тщательно выбирал путь между деревьями и ехал довольно медленно. Время от времени он сверялся с компасом, проверяя, не сбились ли мы с заданного направления.
На ночлег мы остановились ранним вечером. Лунный свет не проникал сквозь густую листву, город был достаточно далеко, так что халдей разрешил развести костер, и Пол приготовил рагу из нескольких лоскутов вяленого мяса. Ели мы молча сидя у костра. После ужина тишина стала просто невыносимой. Наконец халдей решил заговорить первым.