Воробей, том 1

Одновременно, тем же «Учреждением», из компетенции Госовета изымалось все, как-нибудь касающееся гражданского и военного управления страной. А чтоб государственные советники не отвлекались на всякие пустяки, комиссию по составлению Законов передали из канцелярии Совета во Второе отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии. И без того слабые законотворческие возможности, теперь попросту исчезли, обратившись, в лучшем случае - законосовещательными.

Министерство Юстиции вообще никогда ни единого закона не выпустило. Министр юстиции одновременно был генерал-прокурором Сената, и входил в члены Госсовета. Министерство осуществляло надзор за деятельностью прокуроров и судей, но в законотворчество не лезло. А канцелярия императора – она и есть канцелярия. Проверить прожекты на соответствие Кодексу они еще в состоянии. Выдумать что-то новое – увольте. Держат там не за инициативность, а за верность.

А теперь: «Внимание! Вопрос». Если регенты решили передать в Совет министров функцию учреждения акционерных обществ, то что останется Госсовету? И как сильно обрадуются не малой величины господа, когда узнают, что ловкий Воробей перехватил у них этакую-то кормушку?!

Дело ясное – опять политика. Легкая подставка со стороны императорской семьи. Однозначно, как говорится. Так эвот, легким движением пера, «два зайца» одним выстрелом. С одной стороны вроде бы явный знак особого благоволения. С другой, вокруг непокорного Воробья создается полоса отчуждения. У первого министра прибавляется власти, и одновременно – растет количество недоброжелателей. Что же станет делать бедный, обложенный как волк красными флажками, граф Лерхе? Так, понятно что! Побежит за поддержкой к всесильным великим князьям. Станет зависим, а значит, управляем.

Причем, все равно к кому именно. К Владимиру, Александру или, не приведи Господь, к Константину. Ворон ворону глаз не выклюет. Эта кодла может за глаза хаять друг друга, соперниками в политической борьбе могут быть, разным партиям могут покровительствовать. Но, при всем при этом, нет более единой группировки в столице, чем императорская семья. Ибо они – владетели. Кормятся из одних яслей, и конкурентов на власть сообща к ногтю придавливают. Вот так-то!

Третье, не попавшее в газеты, решение Регентского Совета касалось Балканского полуострова. Тема, конечно, важная. И в свете грядущих через год-два событий, весьма актуальная. Только я, погрузившись в размышления, слушал в пол-уха. Назначили ответственного офицера от Генерального Штаба для создания агентурной сети и сбора сведений? Да Бог в помощь. Почему только сейчас? Что мы с Турцией перестали быть естественными соперниками на Черном море? Ранее, почему сбором разведданных не озаботились?

Но это я все про себя. Не дай Бог начать эти неудобные вопросы сейчас начать задавать. Вышло бы, словно я, наглая немецкая рожа, смею князя Владимира прилюдно отчитывать за недоработки. Оно мне надо, с единственным в их семейке вменяемым человеком отношение портить?

Готовить генерала Черняева к отправке в Сербию в качестве военного советника. Создать при сербской королевской армии отдельный добровольческий русский корпус. Сообщить негласно в войсках, что желающие закалить сабли в турецкой крови должны встречаться в штабах благожелательно. Добровольцам следует выправлять отпуска по здоровью, снабжать оружием и припасами, помогать на пути следования. Назначить фельдмаршала Барятинского ответственным за организацию в империи добровольческого движения.

А пресса? А ужасы турецкого владычества? А создание образа недочеловеков, или и того пуще – натуральнейших зверей? Всемирное осуждение геноцида славянского населения Блистательной Порты? Неужели трудно создать инцеденты, даже если их в реальности еще и нет?

Снова молчу. Концепция черного пиара этим людям еще недоступна. Всем известно, что франко-прусская война началась с созданного Бисмарком на пустом месте инцидента. Значит, Отто Эдуард Леопольд фон Бисмарк-Шёнхаузен, герцог цу Лауэнбург, умеет? А кого называют первейшим учителем прусского канцлера? Уж не светлейшего князя Горчакова ли, Александра свет Михайловича? То-то же! Можем! Только пока это не принято. Как бы, не вместно. Бесчестно. Но это только пока. Вот загремят пушки в Эльзасе. Затрубят трубы, застучат пулеметы, а по холмам Шампани станет стелиться ядовитый газ. Европа умоется большой кровью, оскотинится, ожесточится. Начнут пинать упавших, сгонять пленных в концлагеря и бомбить госпитали. Придумают массу красивых слов, чтоб оправдаться, и обзовутся европейской цивилизацией. А наши дурни еще и завидовать им будут, подражать и копировать.

Настроение окончательно только испортил. Тфу на них, три раза. Так сам себя накрутил, даже поблагодарить господ правителей земли Русской, за выказанное благоволение и оказанное доверие, забыл.

Благо, поговорить поговорили, но благоразумно, до окончания летних отпусков, ничего менять не стали. Что и мне на руку. У меня на лето огромные планы были, и среди них суета вокруг обиженных переменами вельмож не значилась. Но сама возможность без оглядки на всяких разных гм... да... разных членов Госсовета и прочих доброжелателей затеять любое новое акционерное общество, честно говоря, душу грела.

С прискорбием вынужден сообщить, что эти политические игрища, совершаемые вокруг моей скромной персоны, восприняты были скорее, как некий фон. Досадные недоразумения, отвлекающие от той веселой суеты и безобразий, кои всегда сопровождают подготовку большой семьи к переезду.

Всюду в доме стояли какие-то коробки и корзинки, много раз переставляемые, открываемые, содержимое их непрестанно менялось и путалось. Вещи, приготовленные Герочке для его путешествия на юг, терялись или смешивались с предназначенными Сашеньке. Служанки сбивались с ног, в поисках вдруг пропавших, но совершенно необходимых прямо здесь и сейчас принадлежностей.

Решительно все население особняка, вплоть до истопника и кучера, участвовало в этом бедламе. Один лишь старый Апанас, словно нерушимый айсберг, оказывался неизменно спокойным и непоколебимым. Платья, письменные и гигиенические принадлежности, револьверная пара с запасом патронов, новейшие карты, кейс с тысячей рублей золотом и выписанная мною самому себе подорожная. Представленный мне опытным слугой список собранного в сравнительно небольшом чемодане, тоже был не особенно велик. Так что я за комфорт в пути мог не беспокоиться. Однако же, это, внутреннее, спокойствие, не исключало меня из всеобщего преддорожного сумасшествия.

И они же, эти подобные пожару или еще какому-нибудь наводнению, сборы разрешили давным-давно мучавший меня вопрос: приглашать ли на встречу с Вениамином Асташевым Наденьку. У нас по дому, pardon за интимные подробности, панталоны в неожиданных местах валялись. Принимать в этаком, растрепанном, состоянии жилища даже давних друзей, было решительно невозможно. И, как следствие, оторвать от жизненно важных адски трудных процессов выбора нарядов, одни из которых будут сопровождать хозяйку в Тверскую губернию, а другие останутся прозябать во тьме столичных гардеробов, оказалось просто смертельно опасно.

Асташев предложил встретиться на, так сказать, нейтральной территории. И в этом определенно был смысл. Пригласи Вениамина Ивановича в Эрмитаж, в свой кабинет, разговор определенно скатится в нечто официальное. К себе, в дом на набережной Фонтанки, в этот панталонский вертеп и гнездовище дамских шляпок – решительно невозможно. А в столичный особняк Асташевых не хотел ехать уже я сам. Отставной гусар непременно принялся бы развлекать гостя, и серьезный разговор в один миг обратился бы болью в животе от непрерывного смеха. Веня был совершенно неиссякаем на веселые истории, и часы напролет мог фонтанировать анекдотами.

Выбор компаньона тоже вполне устроил. Ресторация Палкина на пересечении Невского и Владимирского проспектов. Так называемый, ресторан «Новопалкин». Был еще и «Старопалкин», что располагался куда дальше от центра столицы, но открылся, чуть ли не на полвека раньше.

Перекресток, где прошлой осенью внук основателя ресторанного бизнеса, Константин Павлович Палкин, открыл свое знаменитое на весь Санкт-Петербург предприятие общепита, был по-своему примечательным местом. Среди коренных жителей столицы место это обзывалось не иначе чем «Вшивой биржей». Еще в тридцатых годах там располагались многочисленные цирюльни, где задешево приводили в порядок волосы уличного люда. Волосы падали на землю, а жившие в них мелкие паразиты, расползались по сторонам. После, рассадник болезней был ликвидирован, перекресток застроили доходными домами и средней руки гостиницами.