Воробей, том 1

– Что же касаемо направлений... Я вот подготовил краткий список...

Эти несколько строк на листе бумаги уже сами по себе были коммерческой тайной. И попади они на глаза какому-нибудь бойкому газетному писаке, мне могло стать очень и очень худо. Вплоть до полного мною оставления государственной службы. Нужно ли объяснять, что ждал какой-либо реакции от скользящего взглядом по листу Асташева я с некоторым трепетом.

– Но это же... – прежде шумно выдохнув, выдал, наконец, сын золотопромышленника. – Это вот... Однако! Не ожидал! Признаться, и помыслить не мог, что ты, Герман Густавович, этакое-то вот...

– Тебя что-то смущает, мой друг? – с деланным безразличием в голосе, поинтересовался я.

– Смущает?! – вскричал Вениамин. – Смущает? Бог мой! Да я... Да мы...

Отставной гусар дрожащей рукой, проливая непокорную водку на сверкающую белизной скатерть, набулькал рюмку и тут же махнул ее в рот. А после, совершенно без паузы, и еще одну. И уставился на меня, даже не закусив ничем из расставленного на столе изобилия, словно удав на бандерлога.

– Обещай мне, Герман. Нет! Клянись! Честью своей клянись! Что после, когда все это... – Асташев кончиками пальцев постучал по растекающейся в водке чернильной кляксе, - откроется, то мое имя будет всюду рядом с твоим. Что для Истории, мы с тобой, ты и я, станем теми, кто совершил это. Кто отомстил. Кто вернул вековые долги этим... Кто заставил этих... заплатить!

– Гм... – пришлось прочистить горло, прежде чем я сумел хоть что-нибудь выговорить. – Признаться, в таком аспекте я этот, наш с тобой, план не рассматривал. Но, по сути, ты прав! В некотором роде, это действительно воздаяние. Месть тем, кто вытягивал из Отечества последние соки, пользуясь бедственным нашим положением...

– Именно! Именно что, Герман! Соки! Из Отечества! – почти уже кричал Веня, привлекая внимание прочей обедающей у Палкина публики. – Господь свидетель, Герман! Ты гений! Этак-то вот... просто. Хитро! Хитро и просто. И резко, как саблей...

– Ну-ну, - понизив голос, принялся я успокаивать друга. – Тише же! Ибо еще не время для суда Истории. Еще надобно множество дел совершить, прежде чем...

– Да-да, - смутился распалившийся гусар. – Конечно. Прости. Но и все же! Поклянись мне, Герман. Поклянись. Я знаю, ты человек чести, и не станешь обманывать меня в такой малости.

Конечно же, я поклялся. Потому, что приятно, черт возьми, когда тебя считают лучше, чем ты есть на самом деле. Потому, что тревога отпустила. Опасения, что экс-полковник бросит этот лист бумаги в лицо и уйдет, рассказывая на всех углах о моем коварстве и злокозненности. Ну и потому, наконец, что Асташев был мне нужен. Альтернативные кандидатуры нами с Наденькой обсуждались, и были признаны не годными. Восприми Вениамин эти мои планы несколько по иному, и пришлось бы все делать самому. Да еще изобретая по пути способы нейтрализации разошедшихся по столице слухов.

Слава Богу, все прошло как нельзя лучше.

§5.9. Июньские дороги

Петербург стремительно пустел. С первых же чисел июня в столице и окрестностях установились совершеннейше африканские погоды. Душный, пышущий каким-то инфернальным жаром день сменялся настоящим тропическим вечерним ливнем. Быстро, впрочем, кончающимся, и переходящим во влажную, дрожащую испарениями, ночь. От рек и каналов откровенно уже воняло сыростью и нечистотами. В тенистых закоулках зацвел мох, и даже из трещин среди брусчатки дорожных мостовых стали пробиваться крошечные ростки. В парках же блестевшие от пота садовники безуспешно боролись с этой напастью – вдруг разбушевавшейся природой.

Проводил сначала Германа, истребованного в компаньоны юным наследником престола, на юг, в Крым. После, менее недели спустя, и Наденьку с Сашей в имение Рамзаев, что в селе Березки, Вышневолоцкого уезда Тверской губернии. Планировал хотя бы часть пути проделать вместе с ними, но не сложилось. Дела задержали в обезлюдевшем городе. И самое обидное, что справились бы и без меня. Без моего чуткого руководства и ненавязчивого контроля. А я имел бы возможность провести на несколько дней больше с семьей.

Волнительно мне было. Маятно. Третья беременность проходила у супруги на удивление спокойно. Срок подходил еще не скоро – в середине осени – мы должны были успеть все снова собраться под надежной крышей старого генеральского дома на Фонтанке. А на сердце отчего-то было не покойно.

Да еще этот быт. Апанас конечно же слуга старый и великоопытный. Только вот годы берут свое. Он у меня далеко не мальчик уже. Пока доковыляет, трогательно шаркая пятками войлочных чуней, пока сообразит, что от него требуется, уже и не рад будешь, что не плюнул на условности и не сделал дело сам. Прочая же прислуга оказалась либо отпущенной в отпуска на время летних каникул, либо отправилась сопровождать господ на отдыхе.

Удушающая жара, сырость и недостаток прислуги. Чтоб куда-то выйти, приходилось изрядно поломать голову в раздумьях, какой именно костюм надеть. Хотелось что-нибудь полегче, но выбор летних платьев в моем гардеробе оказался неприлично мал. Настолько, что уже ко второму дню свалившегося на Санкт-Петербург светопреставления, уже и вышел весь. Появляться же на людях во всем мятом и, простите, воняющем потом, статус не позволял. Положение обязывает. Повстречай меня кто-либо без шляпы, галстука и перчаток, так уже к вечеру весь свет будет знать, что граф Воробей не в себе. Будто бы голый. Фантазировать станут. Сочинять. И подумать страшно, до чего додуматься могут.

Англичанин еще этот. Свалился, как гоголевский черт, мне на голову. На что уж хоронился, из особняка только в сумерках стал выходить, словно вампир, солнечных лучей боящийся. А и чего тут такого? На закате, когда уже не так жарит, и грозовые тучи еще на горизонте, в городе хотя бы дышать было чем. После же, когда тугие струи начинали выбивать в пыли маленькие воронки, а вода в канале вскипала, наступал краткий миг, когда воздух наполнялся едва ли не весенней свежестью, и еще не смердело сливаемыми в каналы нечистотами.

Ноги, конечно, быстро становились мокрыми по колено, зато остальное тело и голову от праздного внимания обывателей надежно прикрывал зонт. И можно было даже чуточку приподнять шляпу, давая взмокшей макушке возможность слегка остыть.

– Сэр Лерхе! Герман Густавович! – услышал я, едва-едва взявшись за поля котелка. – Сюда! Скорее же сюда. Прячьтесь...

Забодай тебя комар, лорд Огастес Уильям Спенсер Лотфус! Все удовольствие мне испортил! И не пойти, не спрятаться в модной, французской выделки, карете на рессорах, никак нельзя было. Видали в столице чудаков и чуднее, гуляющего пол летним дождем аристократа. Но что-то я ни одного премьер-министра Империи среди них не припоминаю.

– Добрый вечер, сэр Август, - почти дружелюбно, перековеркав только его имя на немецкий манер, поприветствовал я английского посла. – Вы настоящий мой спаситель.

Прежде, до лорда Лотфуса, посланники королевы Виктории как-то не торопились изучать русский язык. Но сэр Август был не таков. Будучи послом в Берлине, при Прусском королевском дворе, британец в совершенстве изучил немецкий. В шестьдесят восьмом, переехав в Санкт-Петербург, тут же принялся за язык коренной нации Империи.

По большому счету, он мне даже нравился. Этакий добряк Мумми-троль, и фигурой и лицом. Всегда спокойный и рассудительный. И не переполненный спесью от осознания причастности к империи, над которой никогда не заходит солнце. Вполне себе вменяемый дипломат, потрафить которому, по словам барона Жомейни, оказалось совсем не сложно. Лорд Лотфус был скуп до крайности. Благо, сам это отлично осознавал, и всегда умел быть благодарным к тем, кто платил по его счетам.