Ворон

Вот скачет один из дозорных — его колесница летит к северу — он любуется отрогами Серых гор, и большие его, золотистые глаза полны лучистого поэтического вдохновенья. Сзади его окликает мелодичный голос:

— Фануэлин? Ты ли это? Придержи своего коня, а то мне за тобой не угнаться.

Фануэлин улыбается, и чуть придерживает своего коня, который бежал до этого без всякого руководства. Его колесницу нагоняет другая — на лике сидящего в ней эльфа, тенью лежит тревога, особенно хорошо ощутимая на этих светлых стенах.

Фануэлин говорит ему приветливо и беззаботно:

— Здравствуй, друг Ваэлон, что за тревога омрачает твое чело?

— Тревога времени. — вздыхает Ваэлон. — Ах, как были прекрасны прошедшие годы — все они, как весенний лес, наполненный птичьим пеньем. Но теперь времена меняются — чувствуешь ли ты, друг Фануэлин ветер, которым полнится этот воздух? В нем тревожные вести — соловьи уже почувствовали это. Слышишь ли ты, как безмолвна без их пенья дорога?..

— А мне кажется — не все так плохо. — улыбается Фануэлин. — Что бы там не было — в Эригионе великая сила, и злу не разрушить этих стен.

— Смотри! — горестно восклицает Ваэлон, и указывает на северо-восток.

Там, от отрогов Мглистых гор отделяется темно-серое облачко — пока еще очень далекое, расплывчатое оно, тем не менее, двигается к стенам Эрегиона.

Фануэлин, чуть сужает свои лучистые глаза, некоторое время разглядывает его, а потом, голосом таким же спокойным и поэтичным, вещает:

— Это какое-то зло из древних дней. Но нас не страшит его натиск.

Два воина одновременно подносят к губам, изогнутые, сияющие мраморным цветом рога, издается звук говорящей об опасности, но, как и все эльфийское мелодичный. Этот зов перекликается и с иными, ибо и иные дозорные заметили приближающегося врага.

Впереди, примерно в версте, ждет их башня, полнится солнечным сияньем.

Но как же быстро придвигается тот Враг! Вот облачко обращается в гневную, вспыхивающую бардовыми зарницами тучу — обгоняя ее вырывается, разлетается окрест, трескучий вопль от которого, из крон падубов взмыли соловьи, закружили там. Иные птицы яркими облаками взмывают с окрестных полей, поднимаются все выше и выше.

— Ого! — усмехается Фануэлин, и поэтический пламень в очах его становится сильнее прежнего. — Похоже, выпадет так, что он подойдет как раз к нашим колесницам! А это сам Барлог! Но, вот увидишь, друг Ваэлон, пройдет совсем немного времени, и мы увидим его дымящуюся спину!

Барлог все приближается. Это уже исполинская стена эта клубящаяся черными отрогами, по мере своего приближенья, возносящаяся все выше — вот уже и дерева, на фоне ее, кажутся травинками малыми. Тьма легко эти дерева поглощает и, кажется: они вспыхивают, стремительно прогорают, в ее чреве.

Порыв жаркого ветра врывается на стены, а тьма уже клубится над ними, так ярко засиявшими на этом темной фоне. Из клубящейся массы вырывается огненный вихрь; взметается над стеною многометровым бардовым бичом — навстречу, из сияющих свечами охранных башен, летят слова заклятий, в которых слышатся имена Владык Валинора — такая мощь в этих словах, что они становятся видимыми — словно птицы, собранные в стаи устремляются они тьму. Они обволакивают огненный бич, тот дрожит, отдергивается назад, сам Барлог отшатывается. И тут налетает из Эригионских садов напев, в котором сливаются голоса многих эльфийских дев. Скачущие в колесницах, видят, как эти ясные потоки, перелетев через стены, лазурной любовью сталкиваются с грохочущей яростью — Барлог сжимается, но все-таки, остается пока более высоким, чем стены. Клубящееся тело вздрагивает, начинает отступать…

— Вот видишь! — смеется Фануэлин. — Пусть эта тьма и раздувается, и грохочет, а все ж, нет у этого грохота сил победить наших песен!

Поэтическое вдохновенье в очах его разгорается все сильнее и он поет:

— Не в том ведь сила, То, что громче, и рвется яростью кипя. Но в том, что сердцу, жизни мило, Но в том, что песнь поет, любя…

Фануэлин хочет еще петь, однако тут происходит трагедия: Барлог пригибается к земле; и клокочущим стремительным покрывалом, устремляется к стенам; их сотрясает могучий удар. Белый конь Фануэлина, почувствовав жар, встает на дыбы, колесница едва не переворачивается, но скакун, все-таки выправляет движенье.

За это время Ваэлон уже доезжает до башни, и, словно под золотистым водопадом, останавливается в арке. Там он разворачивает колесницу, и сильным голосом кричит своему другу:

— Скорее же сюда, в укрытие!

Но Фануэлин слишком поздно понимает, какая беда грозит ему. Эльф слишком увлечен поэтическим своим состоянием, и поет:

— Да — тьма ревет, и пламень яркий, В ней полон крови, боли, зла. Но, ведь костер, пусть он и жаркий — Весь прогорит — останется холодная зола…

И слово «зола» становится последним, из всех слов пропетых эльфом Фануэлином под небесами Среднеземья. Через край стены перехлестывает бурлящая тьма, огнистыми отростками обхватывает и эльфа, и колесницу, и коня. «НЕТ!» — кричит Ваэлон, но уже поздно. Черный пламень сжимается, обращает Фануэлина в золу, и уже тянется к башне, однако оттуда, и из иных башен льется пение столь высокое и ясное, что дрожит воздух; весь наполняется крылатыми образами, которые обволакивают Барлога. Тот смятен, и вот, как побитый пес, поджав хвост, стелясь низко по земле, шипя от боли, устремляется к северу, туда, где виднеются целые бастионы такой же тьмы — они встают там от горизонта до горизонта, перекатываются белесыми зарницами.

Ваэлон, скорбно склонивши голову, правит свою колесницу к тому месту, где тьма схватила его друга, а там остались на белой кладке несколько раскаленных шрамов — больше никаких следов.

Ваэлон слетает с колесницы, опускается на колени, по щеке его устремляется большая и ясная слеза, печальный шепот, словно дуновение осеннего ветра, плывет с его губ:

— Милый друг мой! Беда всех нас, что мы не можем предугадать коварства тьмы; мы судим о ней своими чистыми сердцами. Ты и не мог предположить подлость, обман… а многие ли из нас могли? Тьма и воспользуется нашими наивными сердцами, через них и найдет лазейку…

Так, роняя слезы, стоит он на коленях до тех пор, пока с неба, со скорбным пеньем, не спускается стая белых лебедей. Эти птицы несут солнечное полотно, которое укладывают на место шрама — и стена становится такой же ровной, как и прежде. Тогда Ваэлон поднимает голову и отходит к огражденью — белый конь, печалясь по своему павшему другу, идет следом за ним; и, когда Ваэлон останавливается около зубцов, кладет ему голову на плечо…

Ваэлон долго созерцает бастионы тьмы, и шепот, едва ли отличный от плача летит с его губ:

— Я слышу голос ветра: «Вспомни величие Гондолина и Дориата — они казались вечными, но их смыло время, смоет и вас — такова судьба…» Но что нам теперь делать: неужто только ждать?..

* * *

Барахир не мог, конечно, знать то, что происходило на стенах Эригиона, однако, задавался тем же вопросом, что и эльф Ваэлон: «Что делать?» Вопрос этот терзал его, до тех пор, пока он не ступил под лесные своды, где птицы и эльфы пели восходящему солнцу. И вот, когда прошел Барахир по ясным полянкам, когда коснулись его благоуханные лепестки цветов — пришло к нему спокойствие, ибо здесь в воздухе виделась могучая светлая сила, и, против нее любое зло казалось юноше ничтожным (ему ведь не доводилось видеть ни драконов, ни Барлогов, ни, даже, орков…)