Воронья Кость

Она замолчала и вздохнула, а затем подняла руки.

— Я скучаю по своей сестре Тордис и кузине Ингрид, хотя, — добавила она, — главным образом из-за того, что никто здесь не пытается ночью зашить мне рукава или наоборот распороть их.

— Значит, ты стала одной из женщин Христа? — спросил Воронья Кость, и не смог скрыть лёгкой усмешки в голосе. Она резко взглянула на него, а затем улыбнулась.

— Монахиней? Нет. Я ушла от Одина не для того, чтобы снова опуститься на колени перед Иисусом.

Ойенгуссо печально покачал головой и перекрестил её, но Торгунна слегка погладила его по руке.

— Я послушница, женщина под вуалью, — сказала она. — Мне позволено находиться рядом со священниками и монахами, если я не буду надоедать им и сбивать их с толку. Здесь, в Ирландии это разрешено, а может и ещё где-то. И я здесь счастлива.

— И полезна, — сказал Ойенгуссо. — Кто же знал, пока не появилась Торгунна, что если носить на голове кость трески, то это избавляет от болей в животе? Или заклинание девяти трав, которое она шептала над твоей головой?

Воронья Кость искоса взглянул на неё.

— Сейдр? — спросил он. — Ты всегда говорила, что эта магия никогда тебе не давалась и не действовала против тебя.

— Бог милостив, — воскликнул Ойенгуссо, перекрестившись.

— Во веки веков, — отозвалась Торгунна и улыбнулась Вороньей Кости.

— Всего лишь древняя ворожба, трудно назвать её сейдром, — сказала она. — Не то что ты и твои птицы.

Ойенгуссо ошалело захлопал глазами, и разноцветные глаза Вороньей Кости с показной суровостью уставились на него исподлобья.

— Одна ворона — скорбь, две вороны — веселье, три вороны — свадьба, четыре вороны — рождение, — сказал он, а затем подмигнул озадаченному монаху. — Теперь ты понимаешь, во что может женщина превратить твой дом?

Ойенгуссо перекрестился снова и нахмурился, сообразив, что над ним издеваются.

— Тебе не следует так сурово обращаться с женщиной, юноша, — сказал он твёрдо. — Ты понимаешь, что если бы не одна из них, то я благословил бы тебя как следует, так что твоя голова раскололась бы как яичная скорлупа?

— С какой женщиной? — удивлённо спросил Воронья Кость, Торгунна посмотрела на него и засмеялась, сообразив, в чём дело.

— С той, которую ты всерьёз считал мальчиком всё это время, — сказала она. А затем добавила, видя его недоверчивое выражение лица и открытый рот:

— Венд, которого ты зовёшь Берто. Её настоящее имя — Берлио.

Глава девятая

Монастырь Буйте (Монастирбойс), Ирландия...

Команда Вороньей Кости

Она подошла к Олафу вместе с Торгунной — тот стоял, всё ещё немного бледный, чуть пошатываясь, как ей показалось. На ней было платье, в первый раз за много месяцев подол касался коленей, и это ощущение казалось ей необычным.

— Ловко ты скрывала свой секрет, — сказал Воронья Кость, приняв жёсткое выражение лица. Пока он отлёживался, у него было достаточно времени, чтобы вспомнить все незамеченные намёки, начиная от необычайной округлости, и заканчивая моментом, когда она отказалась снимать мокрую одежду в штормовую ночь.

В ней было что-то странное, словно Олаф смотрел на неё сквозь подёрнутую рябью воду — знакомое, словно у совы, круглое лицо, тёмные волосы кое-как обрезаны на уровне ушей, глаза — большие и добрые. Но теперь всё это принадлежало девушке, а не юноше, как он считал ранее, а платье Торгунны, хоть и было ей велико, но всё же подчёркивало округлости тела, никем ранее не замеченные.

— Я носила несколько рубах, — ответила она тихим голосом, уловив его холодный и печальный тон. Она вспомнила тот момент, когда в окружении мужчин он рассказывал, сколько девушек у него было. — Чтобы скрыть свои формы.

"Немудрено", — подумал Воронья Кость, оглядывая её. "Волосатые ятра Одина, как ей удавалось скрывать ото всех грудь? А бёдра?"

Она заметила, как он смотрит и всё также ухмыляется, как тогда, когда она была не девушкой, а молодым парнем в его команде.

— Ты видишь то, что хочешь видеть, — сказала она. — Часто мне приходилось терпеть, особенно когда мы были в море. Раз или два мне пришлось справить нужду прямо в штаны, но остальные просто подумали, что я вонючка, как и все мальчики.

Она поняла, что сказала лишнего, заметив его мрачное, словно скала, лицо, и её улыбка дрогнула, как слабый огонёк на ветру, пока не сошла совсем.

— Да уж, ты скрывала хорошо, — сказал он, вспоминая странные моменты, и краснея из-за некоторых. Но теперь стало понятно, что за странное влечение он чувствовал, и по меньшей мере, он успокоился; ведь в тех случаях, когда в штанах становилось тесновато, причиной служила близость к девушке. И все же, Олаф не понимал, как так вышло, что его тело знало, а разум — нет, и это его тревожило.

— Грима знал об этом? — спросил он, усаживаясь. — Значит, теперь твоё имя — Берлио?

Она заметила, что ему стало нехорошо, и метнулась к нему; разноцветные глаза Олафа остановили её, словно два кулака в грудь, и она попятилась.

— Продолжай звать меня Берто, — сказала она, чуть жёстче, чем предполагала. — Так проще.

— Едва ли, — ответил он устало. — Те времена ушли.

— Не суди слишком строго, — мягко произнесла Торгунна, она сидела, сложив руки на коленях, Олаф посмотрел на неё и покачал головой.

— У меня и так хватает трудностей с моими воинами, — сказал он. — Кое-кто считает, что удача покинула меня, и возможно, они правы. А теперь все решат, что их товарищ оказался кукушонком-подкидышем в гнезде.

— Этот кукушонок спас тебе жизнь, — заметила Торгунна, но Берлио увидела, как он сурово сжал челюсти и поникла.

— Грима знал, — ответила она, и слова повисли в воздухе. Она наблюдала, как Олаф размышлял, задумчиво наклонив голову, словно птица с улиткой в клюве, собирающаяся расколоть её о камень.