Воронья Кость

— Он не тронул тебя, — сказал Олаф медленно, тщательно подбирая слова. — А переодел в простого мальчишку...

— Он наткнулся на меня во время набега, — ответила она безучастно. — Грима был один. Сначала он принял меня за кого-то другого, но затем понял, что обознался.

— Но, ты все равно имела некую цену, — размышлял Воронья Кость вслух. — Будь ты простой девушкой, Грима не раздумывая изнасиловал бы тебя, а затем отдал бы на потеху своей команде. Но, вместо этого, он нарядил тебя мальчиком, и держал язык за зубами, так как не доверял своим людям.

— Плохо дело, — вмешалась Торгунна, — когда доверие рушится. — Так кто же теперь предатель, скажи, маленький Олаф?

Он резко взглянул на неё, а затем снова на Берлио.

— Ты бросилась за борт вслед за Гримой, — прохрипел он. — Но зачем?

— Балль всё равно убил бы меня, — ответила она просто.

— Так кто ты на самом деле?

Она пожала плечами и не смогла скрыть дрожь.

— Просто Берлио. Грима подумал, что я — Гейра, но, я всего лишь её служанка, и он понял, что упустил более ценный приз. Он понимал, что если его люди узнают об этом, то посчитают, что удача покинула его, и обязательно отыграются на мне. Но, тем не менее, я была подругой Гейры, и она могла заплатить за мое возвращение, так что Грима увидел во мне некоторую ценность.

— Гейра? — спросил Воронья Кость, и Торгунна обняла девушку за плечи, увлекая её прочь.

— Гейра, старшая дочь Бурислава, короля вендов, королева по праву рождения, — сказала она.

Близкая подруга королевы. Достаточно близкая, подумал Воронья Кость, чтобы иметь некоторую цену, так или иначе. Он так и сказал, чуть позже, когда вместе с Берлио подошёл к своим людям, беспокойно ожидающим его возле хозяйственных построек монастыря.

Они уже знали обо всём; некоторые не могли смотреть ей в глаза, когда она стояла перед ними, закутанная в тёплый, подбитый мехом плащ — ещё один подарок от Торгунны. Воронья Кость с иронией подумал, что Торгунна не настолько обезумела от горя, чтобы покинуть Гестеринг, бросив все свои пожитки. Большая часть воинов старой команды Гримы даже не взглянули Берлио в лицо. Олаф заметил, что ветераны Обетного Братства, соратники Орма, восприняли эту перемену гораздо спокойнее.

— Теперь мне понятно, почему ты так неловко обращалась со станком и топором, — с улыбкой заявил Кэтилмунд.

— Так и есть, — ответила она, робко улыбнувшись. — Значит, ты больше не будешь называть меня Беспалым?

Кэтилмунд смущённо поскреб бороду, а Стикублиг и Хальфдан усмехнулись и наградили его дружескими тычками. На мгновение она почувствовала прежнюю теплоту, а затем обратила внимание на лица воинов, как они смотрят на Воронью Кость. Ведь кроме этого произошли и другие события.

Воронья Кость тоже заметил их каменные лица и с трудом подавил смятение. Ну что же, подумал он, если нельзя заставить их любить себя, так пусть боятся, ведь так обычно и поступают принцы и короли.

— Где пленники? — спросил он, и Мар шагнул вперёд, шлем болтается на поясе, в руке копьё. За ним Кауп и Мурроу во главе группы перетаптывающихся с ноги на ногу людей, от которых несло страданием и страхом, за ними он заметил Конгалаха, тот обхватил согнутую в локте и перевязанную руку, в глазах влажный блеск боли и досады.

Всего восемь человек, Воронья Кость заметил среди них Халка, бросающего на всех взгляды, словно побитая собака, прекрасно понимая, что обречён. И мрачного Фридрека, с кривой ухмылкой на лице.

Он долго смотрел на них, а тем временем подошёл Ойенгуссо, обнимая сына за плечо. Олаф повернулся к причетнику.

— Как бы ты поступил с ними? — спросил он. — Как последний человек, которому они нанесли ущерб.

— Несомненно. я бы их повесил, — ответил Ойенгуссо, его слова вызвали ропот побратимов.

— Значит никакого христианского милосердия? — хрипло спросил Воронья Кость. — Некоторые из них крещены.

Ойенгуссо сложил ладони в молитвенном жесте, его курносый, розовый, как поросенок, сын, восхищённо уставился на отца.

— Будь готов к красному мученичеству, также как и к белому [19] , — сказал он с печальным видом. — Правила номер восемь и девять. Рьяно отпевай мёртвых во время службы, как будто каждый мертвец твой близкий друг, правило номер двенадцать.

19

Св. Киприан Карфагенский (III век н.э.) рассуждал о "красном и белом мученичестве". "Красное" — мученичество крови, пролитой во времена гонений, "белое" — мученичество жертвенного сострадания и дел милосердия в мирные времена. Ирландские мистики пошли еще дальше. У них появляется идея "красного", "белого" и "зеленого" мученичества: "красное" — это пролитие крови во имя Христово, "белое" — отказ ради Христа от всего, что дорого, т.е. согласие на жизнь странника, паломника, добровольного изгнанника, "зеленое" мученичество означает "освобождение от дьявольских похотей постом и трудами", т.е. путь аскезы в повседневной жизни.

— Я уверен, когда благословенный Колумба придумывал свои правила, то имел в виду совсем иное, — с горечью заявил Мар.

— Они нарушили клятву, — заметил Воронья Кость, и Кэтилмунд бросил на него пристальный взгляд, пытаясь понять, что имел в виду этот парень с разноцветными глазами — клятву Обетного Братства или клятву верности, что принесли принцу остальные. Он всё еще размышлял, когда Кауп принялся выталкивать вперёд обречённых.

Халк бормотал и умолял, но Фридрек, спотыкаясь и оглядываясь, проклинал их всех; товарищи, которые давно его знали, зашевелились и затоптались на месте.

— Если ты не против, я хотел бы заполучить твой флаг с голубем, — сказал Воронья Кость.

Ойенгуссо заморгал, затем улыбнулся и кивнул, отправив сына за флагом, а потом удалился сам; через некоторое время зазвенел большой колокол, а монахи затянули псалмы. Побратимы стояли и ждали, не обращая внимания на дождь, — лубяные верёвки, переброшенные через ветви деревьев, скрипели и раскачивались, пока жертвы отчаянно брыкались и дергались в петлях.

Когда висельники перестали дёргаться, Воронья Кость попрощался с Торгунной. Церковь отбрасывала на неё тень, высокая колокольня взмывала в небо за её плечами.

— Если я встречу Орма, что ему передать? — спросил Воронья Кость. Улыбка мелькнула на её губах, в тусклом дневном свете она вдруг показалась ему постаревшей и ссохшейся, словно последнее оставшееся в бочке зимнее яблоко.

— Скажи ему что сожалеешь, что нарушил клятву, — ответила она, и эти слова, словно пощечина, заставили его попятиться.

— Я имел в виду тебя, — ответил он, и тем самым, признал её правоту, хотя, понял это гораздо позже. — Сказать ему, где ты?

— Можешь сказать, а можешь и не говорить, — ответила она печально, только сбив его с толку. Затем плотнее запахнулась в толстый шерстяной плащ и глянула на небо.

— Я ухожу, — сказала она, чуть вздрогнув, словно холодный ветер коснулся её шеи. Воронья Кость не понял, что она имела в виду — уходит сейчас или вообще покидает это место.

— Я пойду, — прошептала Торгунна, её глаза почернели, как воды ледяного моря, и она отвернулась; сейчас она выглядела ещё более мрачной и унылой, чем раньше.

Когда Воронья Кость зашагал прочь, осознавая, что воины, следующие за ним угрюмы и мрачны, словно тучи, он обернулся к женщине, которую раньше знал под именем Берто, и протянул ей синий флаг.