Воровка
Шрифт:
Часть 25
Девчонки ждали смерти по-разному. Рисса ходила по камере. Ноги уже почти не болели — полдня в операционной и пара часов в резервуаре с кольто сделали свое дело, хотя радости от этого не было никакой. Как тут забудешь, что возились с ней только ради того, чтобы она смогла приковылять на допрос и казнь на своих двоих?
Она не верила. Не могла поверить, что совсем скоро для нее все закончится — и хорошее, и плохое, и она сама. Было даже почти не страшно: наверное, Рисса уже набоялась на всю оставшуюся жизнь, и теперь ей все было нипочем. Хотя "нипочем" — слово все-таки неправильное. Обидно было, до колких иголочек в груди и горячей влаги на глазах. Это что же, все было зря? Зря они сбегали из Академии, зря спаслись от
Хотелось что-нибудь сделать. Придумать план побега, заколоть охранника вилкой, опять кинуть чем-нибудь в силовое поле (оно прикольно гудело и отталкивало кинутое обратно)… Рисса ненавидела ждать. Ненавидела быть слабой и беспомощной. Ненавидела, когда ею распоряжались, как вещью: захотим — в камере сгноим, захотим — башку отрубим… Кто им, уродам, право дал?!
— Рисс, усядься, пожалуйста, — раздраженно попросила Иллин. — У меня от тебя уже голова кругом идет.
— Тебе-то что? — огрызнулась Рисса, но ходить кругами все-таки прекратила и плюхнулась на койку. Ноги, будто того и ждали, тут же разболелись. — Будто я тебя от чего-то важного отвлекаю.
Иллин расчесывала волосы. Пока Рисса валялась в медблоке, эта красотка умудрилась выклянчить для себя и Милли поход в душевую и простенький пластиковый гребень, какие часто продаются в комплекте с шампунем. Оказалось, младшей надзирательнице, дежурившей в тюремном блоке, были не чужды зачатки женской солидарности. На нормальный паек их, к сожалению, уже не хватило.
— От того, что ты будешь изображать рыбку в аквариуме, никому легче не станет. — Иллин, нахмурившись, дернула гребнем особо упрямый колтун. Тот не поддался. — Давайте лучше подумаем, что будем говорить на допросе.
— А какая разница? — Рисса, скомкав тощую подушку, подложила ее под спину и развалилась на койке. — Нас и так и так приговорят.
Рисса старалась почаще повторять это себе. Нечего надеяться на чудо. Чем меньше ждешь его, тем легче будет смириться, когда никакого чуда не произойдет.
Иллин с такой силой дернула колтун гребнем, что тот, жалобно тренькнув, оставил зубец в ее шевелюре.
— Лорд Лексарн сказал, что у нас есть шанс, а он понимает побольше твоего. Думаешь, ему больше заняться нечем, кроме как нас утешать? Я думаю, что раз Аргейла казнили, наверху хотя бы отчасти признают, что он обходился с нами несправедливо. Мы должны давить на то, что он не оставил нам выбора, и мы очень раскаиваемся. Да, Рисса, раскаиваемся! — с нажимом добавила она, не успела Рисса открыть рот и высказать, куда бы она засунула ситхам это "раскаяние". — Плевать, что мы на самом деле думаем. Господам правда не нужна, они ждут послушания и почтения. И мы обязаны им это показать, иначе будет хуже.
— Угу, и ты на брюхе перед ними ползать предлагаешь? — Рисса скривилась, с трудом поборов желание плюнуть на пол. Нет, все-таки годы рабства делают с головой что-то страшное. — Да я лучше сдохну, чем…
Иллин вскочила на ноги, сердито швырнула гребень на койку.
— Ты, может, и хочешь сдохнуть, а я нет! — воскликнула она и вдруг жалобно, по-детски шмыгнула носом. Весь образ "рассудительной старшей сестры" вмиг полетел к хаттам. — Рисса, да очнись ты! Все очень плохо, все действительно ужасно! Это не игра, как до тебя не доходит? Нас действительно могут казнить, если мы неправильно себя поведем. А я еще жить хочу. Ты не представляешь, как хочу. Да я уже не помню, как это делается, понимаешь, а, ранкор тебя задери?! Полжизни хозяйской куклой была… а я галактику посмотреть хочу. Маму с папой спасти хочу… А если ты будешь вести себя, как глупый ребенок, мы все умрем, дура!
Иллин уже плакала, не сдерживаясь. Можно сказать, ревела — самозабвенно, трясясь, захлебываясь слезами и сбиваясь с дыхания. Казалось, кто-то взял и выдернул стержень, заставлявший Иллин держаться, заботиться обо всех, изображать взрослую и здравомыслящую девушку. А может, он просто сломался под весом всего, что на нее навалилось.
Милли, до
этого тихо сидевшая на своей койке и пялившаяся в пустоту, подошла к Иллин и молча ее обняла. Под укоризненным взглядом малявки Рисса почувствовала себя совсем неловко. Ну а что она такого сказала? Будто ей не ясно, что они в жопе! Уж лучше злиться, чем вот так вот реветь. Ей, может, тоже плакать хотелось. Даже очень. А толку что? Если плачешь, бьют только жестче. И если перед сильными ведешь себя, как бесхребетная размазня, никакой жалости от них не дождешься. Только с дерьмом смешают, прежде чем убить. Как можно этого не понимать?— Иллин, ну чего ты… — Рисса смущенно тронула Иллин за плечо. — Не реви. Ты же взрослая, и все такое. Я тебя поняла. Не буду я нарываться. И так по уши в дерьме, незачем еще глубже в него закапываться. Ты это хотела сказать? Ну так я согласна. Хватит… Ну перестань, а? А то я сейчас тоже реветь начну, потом Милли присоединится, и мы затопим камеру и утонем в собственных слезах. Противно же, правда?
Иллин улыбнулась сквозь слезы и утерла глаза трясущейся рукой.
— Еще как, — хрипло отозвалась она. — Ладно, девчонки. Я все. Успокоилась. Извините, я что-то совсем расклеилась. Нельзя так.
Судя по тому, с каким трудом Иллин выдавила эти слова, ничего она не успокоилась, но Рисса сделала вид, что поверила. Милли, убедившись, что старшая подружка более-менее пришла в себя, вернулась на свою койку. Поерзала на ней, повертелась и наконец уселась, поджав под себя ноги. С тех пор, как их бросили в камеру, малявка снова сделалась грустной и молчаливой, но пока что Рисса ни разу не видела ее плачущей — хотя именно от нее Рисса ожидала океана слез и соплей.
Лучше бы она плакала. Ее пустой взгляд, отсутствующий вид и странные покачивания взад-вперед выглядели жутковато и вызывали желание влепить подзатыльник только затем, чтобы растормошить мелкую хоть немного. Рисса всерьез опасалась, что Милли слегка — а может, и не слегка, — поехала головой.
— Мелочь, прием! — Рисса толкнула Милли в плечо. — Ты все еще с нами или окончательно в астрал ушла?
Милли встрепенулась, будто Рисса дунула в трубу у нее над ухом.
— Я в порядке. Просто отвлечься пыталась, вот и все.
— А. — Рисса сделала понимающее лицо, хотя слабо представляла, как можно от чего-то отвлечься, глядя в стену. — И как, отвлекается?
— В принципе, да, — печально отозвалась Милли. — Если долго смотреть на тени, забываешь, насколько все плохо у тебя. Им было еще хуже.
Продолжать расспрашивать малявку резко расхотелось, зато вернулась жажда деятельности. От безделья начинаешь думать. Начиная думать, осознаешь, насколько все плохо, и от этого неизбежно захочется сжаться в комочек, хныкать и звать маму, которая, небось, даже не заметила, что у нее пропала дочь.
Рисса с ума сходила в этой клетке. Еще немного, и она сама начнет видеть мертвецов. Или расшибет себе лоб об стену, что вероятнее.
Когда в коридоре послышались шаги, Рисса подумала, что принесли еду. Но вместо дроида с подносом за прозрачным силовым полем возникла знакомая фигура надзирателя Ясха. Он был один — ни конвоя приличного, ни даже младшего надзирателя на подхвате. Видимо, никто даже мысли не допускал, что девочки могут попытаться сбежать. И правильно, чтоб их всех.
Поле отключилось с глухим щелчком. Сейчас бы рвануть со всех ног… И быть позорно пойманной за шкирку и отмутуженной до полусмерти. Рисса шумно выдохнула, выпуская пар. Как там старик говорил? Злость ей еще пригодится? Похоже на то.
— На выход, девочки. Для вас нашли время.
* * *
Ясх привел их на второй этаж, в кабинет, на важность которого красноречиво намекали двери вдвое шире и раза в полтора выше обычных. Внутри оказалось просторно, но пустовато: из всего убранства — красная ковровая дорожка, громадный стол (Рисса всегда думала, что именно с таких дурин управляют супероружием), вдоль одной стены — стеллаж с голографическим интерфейсом, хранящий тысячи оцифрованных книг и документов, у другой — витрина, рассмотреть содержимое которой Рисса не успела. И вездесущие имперские знамена, конечно, как же без них.