Ворожей Горин – Посмертный вестник
Шрифт:
— Меня не бог этим даром наградил, а бабка Семенова. Ворожея. Одна из тех, с кем ваша организация, так сказать, конфликтует.
— Не конфликтуем мы ни с кем. Мы ведем учет и контроль — это разные вещи.
— И вас за то ненавидят и ворожеи, и ведьмы, и другие обитатели мира Ночи.
— И что нам с того? Они есть, значит, то попустил Господь. Не нам решать, как и где им жить. Но мы единственные, кто держит их всех в узде. И на то нам государством даны полномочия, права и обязанности. Даже в стране Советов это понимали, оттого и не зарубили церковь на корню.
— О каких правах и обязанностях речь? — я уставился на своего недавнего спасителя, понимая, что со стороны мы, должно быть, странно
— Не мели чепухи! — раздраженно ответил отец Евгений. — Ты получил свой дар не просто так. И выжил ты после этого тоже не просто так. Ты видишь в этом проклятье и наше попустительство, а может, и попустительство Господа нашего. Я же вижу в том Его длань, Его промысел и Его покровительство.
— И на чем же строится твоя вера?
— На простом факте, Григорий, — отец Евгений взял меня за руки, сделал два глубоких вдоха, словно пытаясь унять бушующие в нем страсти, и тихо продолжил. — Те ворожеи-мужчины, о которых я давал тебе информацию, были природными ворожеями. Они были рождены с силой. Они — ее порождение. Ты же, Гриша, единственный мужик, выживший после передачи этой силы извне.
Глава 3
С каждым прожитым днем голос становился все навязчивей. Так уже бывало. Кирилл знал, что именно последует за этим ласковым вкрадчивым шепотом. Знал и заранее предвкушал единственно возможную развязку. Сперва он будет сопротивляться этому, ведь глубоко внутри себя Кирилл понимал, что все это неправильно. Затем он вступит с голосом в полемику, а после нескольких бесплотных попыток «договориться» все-таки сдастся и сделает то, что просит от него голос. Да-да, пока он только просит, но чем сильнее Кирилл будет сопротивляться ему, чем дольше будет игнорировать, тем серьезнее будет его натиск. Давление станет настолько сильным, что Кириллу будет не выстоять.
Так было и в прошлый раз. Он тогда твердо вознамерился сопротивляться до последнего. Держался почти три дня. Когда же голос перешел к откровенным угрозам, Кирилл пристегнул себя наручниками к торчащей из стены арматуре в надежде пересидеть опасное время в подвале дачного домика своих родителей. Ключ от наручников проглотил. Он полагал, что власти голоса не хватит на то, чтобы преодолеть эту физическую преграду, думал, что голос способен лишь зудеть в его голове, донимать одними словами, сводить с ума. Ведь всем известно, что голоса в голове по определению не могут быть реальными, если, конечно, это не твой собственный внутренний голос. Мужчина ошибался во всем. Голосу хватило власти сломить моральный дух своей жертвы и вызволить добровольного затворника из собственной ловушки. Когда же покалеченный, но все еще дееспособный Кирилл вышел из подвала, он почувствовал себя другим человеком. Он уже не был тем забулдыгой, каким знал его этот мир. Он уже не чувствовал себя зависимым от родителей, зависимым от наркотиков. Он был иным, он стал орудием голоса, его дланью, его карающим мечом. И да, Кирилл знал, что после главного действа он будет убиваться и сожалеть о содеянном. Но то будет после. В момент же самого деяния Кириллу будет хорошо. Нет, это неправильное слово — Кирилл будет утопать в блаженной неге в момент совершения этой гнусности.
Воля наркомана и без того слаба, а под воздействием непреодолимой силы голоса были растоптаны последние ее остатки, и в целом самого Кирилла такой расклад устраивал. В кои-то веки он стал кем-то значимым, прикоснулся к миру, о котором большая часть людей и не подозревает. Лишь одно беспокоило наркомана — промежутки между визитами голоса стали значительно короче. Если между первым и вторым эпизодами прошла почти целая вечность — месяц без голоса в голове именно так и тянулся, то между последним, пятым эпизодом и нынешним появлением прошло всего три дня. Пару дней Кирилл давал себе на раскачку. Это был максимум, на который он способен. Затем сопротивление будет сломлено, и голос возьмет над ним верх.
— Значит, в субботу, — сам себе сказал Кирилл, глядя на обшарпанный бетонный потолок своей каморки.
Абсурдность ситуации заключалась в том, что одна его половина все еще пыталась сопротивляться этому, а другая этого же жаждала. То, чем платил голос за работу, и рядом не стояло с простыми земными удовольствиями вроде секса или алкоголя. Даже эффект от наркотиков мерк перед этим блаженством. Попроси Кирилла кто-нибудь описать это чувство, он бы просто не смог, поскольку был уверен на сто процентов — нет таких слов, какими можно описать состояние «вознесения», что дарил голос за правильно выполненную работу.
Это был тот крючок, с которого уже не слезают. С каждым новым эпизодом, с каждой новой дозой Кирилл проваливался в эту зависимость все глубже. В конце концов мужчина уже и сам не знал, чего именно он хочет — остаться тем, кем он был на самом деле, или же довериться голосу и отдать ему всего себя. Жить прежней жизнью было нестерпимо больно, голос же предлагал бесконечное блаженство, единственном условием которого было полное и безоговорочное подчинение.
Подведя промежуточный итог, капитан Вилкина пришла к выводу, что странным в этом деле было буквально все. Сегодняшний вечерний брифинг у Сапога, начальника их отдела подполковника Сапогова, должен был свести воедино всю имеющуюся в распоряжении полиции информацию, но что-то подсказывало Катерине, что это совещание лишь добавит белых пятен.
Подполковник Сапогов, к слову, такие «резонансные» дела любил держать под личным контролем. Он велел своим подчиненным всю информацию по делу сперва высылать непосредственно ему. Полученные данные он самолично структурировал и сводил в единую картину и лишь спустя время на общем собрании (как правило, вечернем и внеплановом) выслушивал доклады своих оперативников и следователей, а после подводил некий итог работы подразделения. С одной стороны, правое дело, а с другой выходило так, что это не следователь с операми дело раскрыли, а лично начальник отдела Сапогов расстарался. Многим в отделе такая политика не нравилась, Вилкиной же до этих игр начальства не было никакого дела. Ее сторона — край. Нужно работать. Нужно забыться в этой работе. Нужно забыть…
До самого вечера Катерина утопала в своей текучке. Другие дела никто не отменял, и одним маньяком сыт не будешь (фигурально). Но где-то в глубине души она все же чувствовала некий дискомфорт, пребывая в утомительном неведении относительно окончательных выводов судебных медиков по последнему трупу. Карпыч, хрен старый, по телефону говорить отказался, сославшись на распоряжение руководства. Как Вилкина только ни крутила перед строптивым дедом хвостом, а разузнать что-либо по итогам вскрытия последнего трупа ей так и не удалось. Поведение судмеда показалось Вилкиной странным. Он, конечно, и раньше динамил следователей ее отдела, но лично к ней питал какую-то необъяснимую симпатию и всегда шел навстречу. Но только не в этот раз. Очевидно, он что-то откопал, что-то весомое или даже экстраординарное, и именно поэтому отказывается делиться информацией с рядовыми сотрудниками.
— Все узнаешь у Сапогова, — отрезал в конце концов Волков и бросил трубку.
— Вот же хрыч упертый! — в сердцах выругалась девушка на телефон и забросила его подальше в угол стола.
Ближе к вечеру, уже перед самым брифингом, в кабинет к Вилкиной заявился Самойлов. Оперативник расстарался-таки и нашел кое-что интересненькое. Зашел он с видом полного превосходства над всеми остальными операми отдела, вальяжно прошелся по скромному кабинету Катерины, брезгливо осматривая его скудный интерьер, уселся в кресло напротив и, забросив ногу на ногу, начал раскачиваться на стареньком скрипучем стуле. В руках он вертел флешку.